Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Иван крепко обнял и прижал к себе Марьюшку, целуя ее в уста, и в щеки, и в теплую нежную шею. Закрыв глаза, Марьюшка чуть заметно улыбалась тихой, счастливой улыбкой, но вдруг повела плечами и прошептала:
– Штой-то гнетет мне спину?
Иван взглянул через плечо ее и увидел в своей правой руке конскую торбочку с яблоками. Расхохотавшись, он поставил торбочку у ног ее и воскликнул:
– Яблоки, Марьюшка! Тобе из Занеглименья привез, из бабкиных садов!..
Раскрыв мешок, Марьюшка радостно
– Какие яблоки баские! – говорила она весело, перебирая сочные плоды. – Сие вот медом, Иванушка, пахнет, Право, медом! Разломи-ка его, яз не могу. Ишь, какое крупное да крепкое!
Смеясь, Иван без труда разжал вцепившиеся в яблоко пальчики Марьюшки, и яблоко, хрустнув в его руках, разделилось на две сочные и душистые половинки.
– Одну – тобе, другую – мне! – весело воскликнула Марьюшка. Она схватила одну половинку и, вгрызаясь в яблоко мелкими зубами, молча вскидывала на Ивана лукавые, чуть озорные глаза.
– Ах ты, мышонок мой, грызун! – со смехом молвил он и, сжав ладонями виски ее, стал целовать ей глаза, лоб и щеки.
– Ты мне есть не даешь, – шаловливо отбивалась Марьюшка и вдруг, обвив руками его шею, поцеловала в уста долгим поцелуем.
Опьянев от этой ласки, Иван зашептал ей в ухо:
– А матуньке ты сказывала, что пора тобе ко мне перейти?.. Женушка моя милая…
Марьюшка вспыхнула вся густым румянцем до корней волос и зашептала, трепеща и обрываясь:
– Духа у меня на то нет. Совестно, Иванушка!.. Язык-то не поворачивается… Ты сам скажи матуньке…
– Ин не надо сказывать, – тоже зашептал вдруг Иван, нежнее прижимая к себе Марьюшку. – Лучше тайно приди ко мне ныне… Уснут все, ты и выйди, яз тобя ждать буду.
Он обнимал, ласкал и целовал ее все горячей, жег ей щеки и шею горячим прерывистым дыханьем. Томно и душно делалось ей…
– Иване, Иване, – громко шептала Марьюшка, отстраняя его ласки, – Евстратовна за мной придет на трапезу звать! Как же яз за обедом-то буду сидеть… Разгорелась вся… Будя, будя!.. Враз матунька все уразумеет…
Иван овладел собой и отодвинулся от Марьюшки, а снизу по лесенке к гульбищам шаги уж слышно.
– Ну, придешь, Марьюшка? – взмолился Иван. – Приди, моя радость, приди.
Марьюшка оглянула его горячим потемневшим взглядом и выдохнула чуть слышно:
– Приду, Иванушка мой.
На лестнице показалась голова Дуняхи, величаемой ныне уже по отчеству – Евстратовной.
– Ишь, где вы хоронитесь, – с ласковой усмешкой молвила она, – идите, государыня в трапезу собирается.
Марьюшка вскочила и, передавая ей торбочку с яблоками, молвила ласково:
– Снеси-ка, Дунюшка, в наши покои яблоки, да от них половину собе и Никишке возьми. Иванушка привез мне их из Занеглименья.
В середине мая лета тысяча четыреста пятьдесят
Когда он проснулся, Марьюшка уже встала и, накинув летник с широкими рукавами, собиралась идти умываться в сенцах. Там ждала ее Евстратовна, которую определила Марья Ярославна на послугу полюбившейся ей юной сношеньке.
– А, и ты проснулся, ненаглядный мой? – сказала она, обернувшись, и нежно провела рукой по его щеке.
Иван крепко прижал к лицу ее теплую ладонь и, не отпуская, спросил:
– Пошто у тя тревога на сердце?
Она улыбнулась ласково и нежно, как матунька.
– А как сие ты учуял? – прошептала она и, присев на постель, обняла его за шею.
– Люба ты моя, – тихо молвил Иван, – сердце мое само сие чует.
Марьюшка приникла лицом к его лицу и быстро зашептала:
– Ванюша мой, яз понесла, видать. Как мне матунька сказывала, так со мной и есть…
Неведомым до сих пор теплом и радостью наполнилась душа Ивана. Другой будто стала для него Марьюшка, еще более любимой и дорогой. Исчезла как-то сама собой пылкость и страсть, а всего его охватила тихая ласка и нега.
– Ты пожди малое время, – молвила Марьюшка. – Побаю яз с матунькой, умоюся вот и побегу к ней.
Взволнованный Иван ничего не мог сказать и только как-то по-особому нежно прижал Марьюшку к себе и поцеловал в уста.
Марьюшка уже плескалась в сенцах и о чем-то говорила с Евстратовной, а Иван, закинув руки за голову и закрыв глаза, все еще лежал неподвижно.
Он напряженно прислушивался к тому, что происходит в нем. В душе же его все перестраивалось, и любовь его к Марьюшке становилась полней и глубже, и что-то еще совсем новое билось в нем, а что – он еще никак понять не мог.
Вдруг он услышал торопливые шаги в сенцах, и, распахнув двери, вбежала Марья Ярославна, бросилась к нему на грудь и заплакала от радости.
– Сынушка мой, сынушка, – взволнованно говорила она, – вот и до внуков дожила! Радость, радость какая! Не знамо, кто будет еще: внук ли, внучка ли? А все едино – радость нам, сынушка!
Раскрылось само сердце Ивана, и вдруг вспомнил и оглядел он все детство свое, и юность, и всю любовь материнскую, которой овеяны они были, и понял он все. Узнал он любовь к детям, враз ее понял, но не умом, а чутьем каким-то особым.
Обнимая и целуя мать, обнимал и целовал он Марьюшку, и обе казались они одна с другой слитыми – обе матери.
– Ну оболокайся борзо, Иванушка, – торопила его Марья Ярославна, – поспешим отца порадовать.
Этот год зима стоит лютая, старики не помнят таких морозов трескучих.