Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Язвицкий Валерий Иоильевич

– Из самого детства любо мне слушать тя, Илейка. Велика у тобя любовь к творению Божью и ко всем тварям земным.

Засмеялся тихонько Илейка.

– Мир-то, – молвил он, – Божий сад. Вечно он в цвету и радостях, не то что людие.

Не расслышали печали в словах Илейки ни Иван, ни Курицын – молоды оба, да и солнышко все выше и выше, и день-то такой лучезарный и веселый.

– Заедем к тетке Марье Васильевне, – крикнул Иван, погнав коня, – повидаю брата своего двоюродного!

Они повернули на большую улицу к хоромам князя Юрия Патрикеева. Выслав Илейку вперед оповестить княжое семейство, Иван медленно ехал по двору в сопровождении Курицына, сошедшего с коня еще у ворот из почтения

к хозяевам. У красного крыльца хором уже суетилась всякая челядь, и когда Иван, подъехав, отдавал стремянному поводья коня, наверху растворились двери, и князь Юрий с княгиней своей и сыном Иваном, молодым воеводой московским, поспешно стали спускаться вниз навстречу юному государю.

Марья Васильевна радостно встретила племянника, весело сверкая такими же сияющими глазами, какие были когда-то и у ее ослепленного брата.

– Добро пожаловать, – говорила она ласково, – почитай, две седьмицы не был ты у нас, Иванушка…

– Ныне же кстати вельми заехал, государь, – кланяясь, молвил Юрий Патрикеев, – вернулся недавно из Крымской Орды наш богатый гость Скобеев, Федор Тимофеич.

– Кланяюсь тобе, государь, – сказал Скобеев с глубоким поклоном, касаясь рукой ступеньки крыльца.

Проведя гостей прямо в трапезную, хозяева усадили всех за стол, как по чину и обычаю принято, во главе с государем.

– Любишь ты, государь, – говорил князь Юрий Патрикеев, своеручно наливая Ивану сладкого греческого вина, – любишь ты знать все о чужих, дальних странах, а Федор-то Тимофеич много занятного сказывает.

– Особливо о фряжских городах, – заметил молодой князь Иван Юрьевич.

Иван был весьма доволен и, понемногу отпивая греческое вино из чарки, молвил:

– Что ж, Федор Тимофеич, сказывай.

Скобеев, богатый гость из сурожан, много рассказывал о торговле с Сурожем, Ялитой, Керчевым и Кафой. [152]

– Наиболее дивен мне был град Керчев, а по-фряжски Черкио, – говорил сурожский гость. – Есть в граде большая каменная лестница, в скалах красно иссечена. Начинается она у церкви Ивана Предтечи, греками построенной в давние времена. На одном столбу ее каменном год построения вырезан: шесть тысяч двести двадцать пятый. [153] Круг же града Керчева могилы, как холмы, насыпаны. Несть числа им, а в могилах тех из-под земли копают чарки, кубки и блюда золотые и серебряные, золотые обручи, кольца, серьги и цепи. Все они старой работы языческой. Продают их тамо дорого, со многой собе выгодой.

152

Древнее название городов: Ялита – г. Ялта, Керчев – г. Керчь, Кафа – г. Феодосия.

153

717 год.

Много еще сказывал купец любопытного о старине крымской, а Иван, как и все прочие, слушал Скобеева с большим вниманием, но морщил лоб, усиленно вспоминая и о том, что ранее слышал он от кого-то о городе Кафе.

– А вот скажи, Федор Тимофеич, – воскликнул он радостно, вспомнив, наконец, о росяных колодцах, – правда ли, что в Кафе воду из росы собирают?!

– Истинно, государь, – живо отозвался Скобеев, – кругом града того, ни в нем самом нет ни рек, ни колодцев, а ежели и есть ручьи, что с гор весной бегут, то и они пересыхают. В степях же у них вода солоновата: и в озерах и в колодцах. Вот они в горах, близ града Кафы, высекают в скалах ямы, кладут в них камни, а сверху хворост. В такие ямы роса густо падает и в них скопляется. От ям же

верхних к нижним рвы иссечены, и роса, собираясь каждую ночь и копясь, течет из одной ямы в другую, а потом в озерцо, а из озерца-то по трубе каменной во град протекает. – Вдруг Федор Тимофеевич потемнел лицом и потупился, оборвав рассказ.

Иван с недоумением посмотрел на него, а купец, горько усмехнувшись, молвил горячо и горестно:

– Одно, государь, худо и обидно мне было. Видел я тамо во всех градах на всех базарах сирот наших и черных людей! Водят их, как скот, в железных ошейниках, друг к другу гуськом прикованных! Лбы же и щеки у них клеймены тавром татарским: как кони, они мечены… Плач и рыдания среди братии нашей, а поганые купцы-басурманы девок и женок голыми велят показывать, а парням да мужикам руки и ноги щупают и зубы, как лошадям, смотрят. Покупают их купцы из Яффы, везут потом продавать кизыл-башам, [154] к туркам и даже в Индию.

154

Кизыл-баши – персы, иранцы.

Всхлипнула нежданно Марья Васильевна и закрестилась, причитая:

– Помоги, Господи, несчастным, охрани их крестом Своим от поганых.

– Не от поганых, – гневно прервал ее Иван, – а от наших удельных! Крамола кругом и воровство! Все они вороги Москве, а при межусобии нашем татаре людей полонят! Ведь силу нашу они от Руси берут!

Отворились двери в трапезную, и заскочил торопливо, хотя и весьма почтительно, дворецкий Патрикеевых. Иван обернулся к нему и сурово взглянул.

– Прости, государь, – низко кланяясь, молвил дворецкий, – батюшка твой, великий князь Василь Василич, приказал тобе сей же часец на думу к нему. Рязанские бояре приехали. – Дворецкий повернулся лицом к Юрию Патрикееву и добавил: – И тобя, княже и господине мой, государь кличет к собе.

Дома Иван застал отца уже в передней со всеми его боярами ближними и с приехавшими в Москву боярами рязанскими. Все сидели молча, с печальными лицами. Когда вошел Иван с Патрикеевым и Курицыным, все, кроме князя великого, встали и поклонились ему, а Василий Васильевич воскликнул:

– Ты, сыне мой?! Горе у нас велие – преставился князь великий рязанский Иван Федорович, брат мой любимый.

Василий Васильевич громко всхлипнул – дар особый имел он к печали – и возопил, истово крестясь:

– Брате и друже любимый! Царство тобе небесное, да упокоит тя Господь в селении райском, иде же несть ни печали, ни воздыхания!.. – Потом, обратясь к духовнику своему, добавил: – Отче, преже мы о Божьем помыслим, панихиду отслужим. После же и о земных делах будем думу думати.

Священник молча поклонился, и все пошли за ним в крестовую.

После панихиды пригласил великий князь Василий Васильевич всех бояр и воевод московских и рязанских в свою переднюю к столу помин справлять по великому князю рязанскому. Сели за трапезу все в молчании, и духовенство с ними во главе стола, рядом с князем и княгиней и двумя старшими их сыновьями – Иваном и Юрием.

За столом, где кутья, меды и водки разные уж поставлены, Василий Васильевич, не приглашая гостей к питию и кушаньям, сказал громко и торжественно:

– Прежде помина души усопшего князя Ивана, царство ему небесное, волю его предсмертную послушаем, духовное его завещанье, которое им с боярами его подписано.

Встал из рязанских бояр Кирила Степанович, ветхий старец, весь волосом белый, будто в снегу голова его, и поклонился обоим государям.

– Кому, государь, – зашамкал он беззубым ртом, – кому из дьяков твоих передать столбец прикажешь?