Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Садоводы боятся, что яблони и груши вымерзнут. В Москве же беда – не все в ней обстроиться после пожара успели, а пожар-то был страшный. В октябре месяце, в двадцатый день, на девятый час ночи, загорелось внутри града, близ церкви Святого Владимира [156] у боярина Ховрина, и много погорело, до третьей части города. Натерпелось страху за этот пожар и княжое семейство, выезжать уж из Кремля собирались.
– Да помиловал Бог, – сказал тогда Василий Васильевич, а Иван рассердился.
156
В старину,
– Коль хоромы да избы, – молвил он резко, – наподобие костров рубить будем, то и всегда гореть будем! Каменные хоромы надобно ставить, да не лепить их кучей, почитай, стеной к стене!
– Не дело ты баишь, – перебила его Марья Ярославна, – в каменных-то хоромах зябко и сыро. Как в них жить-то? Окстись, сыночек.
– Хорошо хоромы ставить, – упрямо возразил Иван, – и жить в них хорошо будет. Придет время – попробуем. Яз о сем давно думаю, все пожары вспоминаючи, какие с детства видел. Ныне же паки костров кругом наставили и еще в безрядии великом.
– Иванушка, – вновь перебила сына Марья Ярославна, – не забудь, утре-то все мы: яз и вы, дети мои, на отпевание мамки Ульяны пойдем, царство ей небесное… – Она перекрестилась и продолжала: – А сей часец подитко к Марьюшке – она у меня с Дуняхой пеленки шьет. Побеседуй с ней – молодки-то по первому разу рожать зело боятся. Утре-то мы ее не возьмем, не следует ей на мертвых глядеть. Ведь ныне вот уж к концу года время идет, январь уж, а по моему счету ей к к концу февраля рожать, а то и к самому новому году.
– Не пужлива Марьюшка, – с улыбкой ответил Иван, – а все же пойду к ней. Скучаю, матунька, без нее-то.
Подойдя к дверям покоев Марьи Ярославны, Иван услышал приятное пение в два голоса и сразу узнал нежный, хрупкий голосок Марьюшки и густой красивый голос Дуняхи.
Распахнув дверь, Иван увидел Марьюшку на пристенной скамье. Она обшивала края пеленки, но, увидя Ивана, отбросила шитье и кинулась навстречу мужу. Иван любовался ею, этой пышной, расцветшей сразу женщиной.
– Ладый ты мой! – воскликнула она, обнимая его. – Пошто долго тя не было?
– Будь здрав, государь, – поклонилась Дуняха и снова принялась кроить на столе детскую рубашонку.
– Здравствуй, Евстратовна, – ответил Иван, – а что вы пели тут? Баское такое пение-то.
– Княгинюшка твоя колыбельную учит.
– А ну спойте…
Марьюшка разжала руки и пошла на свое место вразвалку – тяжелая уж совсем была. Села, улыбнулась и молвила:
– Что ж, почнем, Евстратовна.
Дуняха запела, а Марьюшка потянулась за ней, как ручеек тоненький, выговаривая слова:
Баю, баю, баю…Ванюшку качаю!Сон со дремойВ сенцах ходит,Ходит, бродит.В темных рыщет,Ваню ищет:Где б его найтить,Там и усыпить…Баю, баю, баю –Ванюшку качаю!Марьюшка улыбнулась и, прервав вдруг пение, молвила весело:
– Яз, Иване, ежели сын будет, хочу его Иваном, по тобе, назвать. Евстратовна сказывает, что песню сию ране тобе пели.
Голубые
– Дивно сие все, Иване! Дивно! Не было вот ничего, и вот он живет во мне. Ворочается он, толкается. Потом родится, закричит, заплачет, сосать будет, смеяться.
Иван задумался и, обняв Марьюшку, сам заговорил, размышляя вслух:
– Да, чудо сие непонятное мне. Не было его, а есть уж и будет. Увидит свет Божий глазами, услышит ушми, пойдет, заговорит, станет, как мы.
– А что о сем гадать-то, – вмешалась Дуняха, – Господом Богом уж так установлено. Споем лучше твоему Ванюшке. Ну, зачинаю я, княгинюшка:
Баю, баю, баю…Ванюшку качаю…За две недели до нового года, февраля пятнадцатого, служил сам митрополит Иона обедню в соборе у Михаила-архангела.
Окончив служение, владыка Иона, не снимая облачения церковного, взошел на амвон и, обратясь к молящимся, возгласил:
– Ныне, в лето шесть тысяч девятьсот шестьдесят пятое, [157] февраля в пятнадцатый день, в среду на Федоровой седьмице, егда начаша часы пети, родился великому князю Ивану Васильевичу – Божию милостию – сын, дороден и здоров, и наречен бысть Иван. – Владыко истово перекрестился и продолжал: – Возблагодарим же Господа Исуса Христа, его Пречистую Матерь и всех святых угодников московских за милость сию и помолимся о здравии младенца Иоанна и родителей его.
157
1457 год.
Митрополит медленно обратился лицом к алтарю и торжественно начал молебен.
Глава 4
Знамения грозные
В тысячу четыреста пятьдесят девятом году Пасха пришлась в самое Благовещение, в третью встречу весны, когда птиц из клеток на волю пускают.
Хорошо и весело кончалась зима, но по всему стольному граду, по всем улицам, уличкам и переулочкам мрачно ползли от келий монастырских, от старцев и стариц, от клиров приходских церквей темные, непонятные словеса и предсказания. Тревожные толки и слухи волновали народ по случаю совпадения двух праздников, слухи о зловещих числах Пасхалии, о кругах солнца и луны, о втором пришествии Христа, о Страшном суде и конце мира.
На третий день Пасхи по просьбе Марьи Ярославны приехал к ней на обед престарелый духовник Василия Васильевича, отец Александр, бывший уже на покое, и привез с собой пасхалию.
После трапезы отец Александр, отодвигая от себя на длину руки старую пергаментную книгу, отыскал с большим напряжением зрения то место в пасхалии, где написано о нынешнем годе.
– Вот, вот словеса сии, – заговорил он дрожащим голосом и стал читать: – «Братья! Зде страх, зде беда великая и скорбь, якоже в Распятии Христове сей круг солнцу бысть двадцать третьего, луны тринадцатого, сие лето на конци явися, в онь же чаем пришествие Христа…» – Преодолев волнение свое и сотворив крестное знамение, отец Александр продолжал с усилием разбирать Писание: – «О владыко, умножися беззакония наша на земли. Пощади ны, владыко, исполни небо и землю славы своея…»