Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Никогда яз не вкушал такой радости, – говорил он, обнимая свою юную супругу, – не вкушал, Марьюшка, счастья подобного.
Никуда не захотел идти отсюда Иван; тут и обедал он, тут и почивал с семейством после трапезы. Все же пробудился он ото сна в надлежащий час и пошел в свой покой, куда вызвал к себе молодого подьячего Федора Васильевича Курицына. Сидя на любимом месте, возле самого окна, он с увлечением и жаром рассказывал другу своему о битве с татарами.
– Яз, – говорил он, – еще в Москве, как токмо весть о татарах пришла, вспомнил враз Оку-реку, что дугой к Москве у Коломны
– Она, Ока-то, словно водяной ров возле града, – подтвердил Курицын. – Коломну бережет и к Москве путь пресекает.
– Сие давно ведомо, – прервал его Иван, – токмо главного-то наши воеводы не разумели: Коломна-то у самой верхушки сей окской дуги. Вот оно что!
– Все воеводы наши тут всегда у всех переправ и бродов стояли и не пущали к ним ордынцев, а ежели…
– И сие все ведомо, – опять прервал Курицына юный государь, – а надобно было не токмо не пущать татар, а в дугу сию речную их загонять да обходом потом с тылу их бить. Когда же яз о сем с воеводами баил, усмехались они, но ослушаться не смели. Тогда вызвал яз брата Юрья, в ратных хитростях весьма скорометливого, и поведал ему все. Юрий же, хвалу мне воздав, придумал еще не токмо теснить татар к Коломне, а и хитростью манить их, якобы отступая с боем пред силой татарской. Когда же все сие свершилось, татар мы, яко рыбу в сеть, загнали, то и Басёнок и Стрига нас похвалили. – Иван помолчал, думая о военных делах, и добавил: – Мыслю яз так: перво-наперво надобно всю окрестность знать, где бой принимаешь; засим надобно вражьи полки с боем на те места манить, где нам выгодно, и там их доржать; самим же в обход главной силы идти, где можно, дабы потом в тыл ударить.
– Велик ты, государь, в военных деяниях! – взволнованно воскликнул Курицын. – Велик ты на воеводстве, как и в хитрости государствования! Несть государя нужней для Руси, чем ты!..
Иван протянул руку другу своему, а тот горячо облобызал ее.
– Прав ты в едином, – сказал Иван, – хитрость государствования и хитрость ратная схожи, ибо рать токмо частица государствования: либо защита, либо ускорение замыслов государственных.
– Верно, – пылко отозвался Федор Васильевич, – нам рати надобны, дабы отбиться навсегда от татар.
– А для сего перво-наперво всех ворогов у себя на Руси истребить, дабы силой всей русской на татар идти.
Они замолчали, каждый отдавшись своим думам.
Постучав в дверь, вошел молодой воевода Иван Юрьевич Патрикеев. Иван обрадовался двоюродному брату, которого еще более полюбил после боя под Коломной за храбрость и сметливость в ратных делах.
– Что поведаешь, брат мой, – по-семейному встретил его Иван, – садись подле меня. Как здрав?
– Бог милует, а ты как здрав?
– Ну и меня милует. Садись ближе, сказывай.
– Государь кличет тя на думу о Вятке. Своевольничает Вятка-то… Меня отсылает государь.
Иван радостно усмехнулся, подымаясь со скамьи.
– Государь и без очей все видит. Всегда он чует, где зло против нас, – молвил он и, обратясь к Курицыну, добавил: – И ты иди с нами думу думать.
В опочивальне у великого князя уже сидели за столом второй сын его, князь Юрий, и воевода князь Димитрий Иванович Ряполовский.
– Ты, Иване? –
– Да, государь, с князем Иваном и Федором Васильевичем.
– Добре, добре, – молвил великий князь, – садитесь, думати будем о Вятке. Своевольничает вельми. Воеводы-то наши Перхушков, князь Горбатов да князь Семен Ряполовский ни с чем прошлый год вернулись, норовили вятичам! Бают, посулы с них брали, сучьи дети…
– Государь, отпусти на сей раз князя Ивана Юрьича Патрикеева, – предложил Иван. – Видал яз его под Коломной – храбр он и скорометлив. А про Перхушкова-то и князя Горбатова, может, бают напраслину. Может, просто Бог им ума и сметливости не дал.
Василий Васильевич, нахмуря брови, долго молчал, потом сказал:
– Может, право ты мыслишь, Иване, не корысть тут, а немощь разума. Токмо все едино веры у меня в них нет.
– И у меня нет, – согласился Иван, – не надобны государям такие воеводы, из-за корысти ли их, воровства или неразумия – токмо вред и зло государству, а государям бесчестье.
– Ин пусть будет по-твоему, Иване, – опять помолчав, промолвил Василий Васильевич, – отсылаю яз на Вятку Ивана Юрьича, а с ним вместе Ивана Иваныча Ряполовского, воеводу нашего. – Обратясь к другому сыну, он добавил: – А ты, Юрий, пошто молчишь? Ратное дело добре ведаешь…
– Яз, государь, – живо откликнулся Юрий, – со всем согласен, токмо бы еще князя Димитрия Иваныча с ними отослал. Добре он те места знает…
– Разумно все сие придумано! – весело воскликнул Василий Васильевич. – С Богом, воеводы, с Богом все трое на Вятку! Град сей был правой рукой у Шемяки проклятого, а ныне у Новгорода… Идите, воеводы, соберите многую ратную силу и с Божьей помощью руку сию у Новагорода отсеките.
Встали воеводы и, простясь со всеми, вышли из княжой опочивальни. Но Иван, сделав знак брату, остался. Васюк стал раздевать Василия Васильевича, снимая с него сапоги.
– Ко сну пора мне, дети мои. Идите. Помолюсь яз да опочину, – сказал Василий Васильевич и, позевывая, спросил: – Скажи мне, Феденька, ведь ученый ты, верно ли, что скоро солнце и месяц гибнуть почнут? И к чему сии знамения небесные?
– Истинно, государь, будет сие, – ответил Федор Курицын. – Писано о сем в святцах булгарских с семерочисленником, что отцу Лександру един инок булгарин со своего списал. Сказано тамо: «В лето шесть тыщ девятьсот шестьдесят восьмое, [160] июня в восемнадцатый день, почнет Солнце гибнуть…»
160
1460 год, когда было затмение Солнца.
– Попы бают, светопреставление будет, – заметил Василий Васильевич.
– В святцах тех булгарских, – возразил Курицын, – показано, что и ране сего солнце много раз затмевалось и после много раз затмеваться будет. Те же затмения, что ранее бывали, в те часы свершались, кои в святцах впредь исчислены были. О светопреставлении же ништо там не указано, ибо никто о сем не ведает и ведать не может.
– Дозволь мне, государь, – заговорил Иван, – не о небесных, а о земных знамениях тобе молвить.