Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Добре, добре, сынок, – отозвался Василий Васильевич, – токмо вот где там на постой нам стать? Как ты мыслишь, Василий Сидорыч?
– Я мыслю, государь, – почтительно ответил дьяк, – что владыка новгородский встретит тобя у Софии с господой вместе, обед будет во Владычной палате, [162] где думает думу Совет господ. Вельми дивна сия палата. Потолок у ней каменный, из четырех сводов, которые на столб каменный в середине палаты опираются, а все они красно расписаны…
162
Владычня,
– Не главное сие, – перебил дьяка князь Юрий, – ты скажи, где нам постоем стать лучше, дабы вреда нам сотворить не могли.
– Мыслю, – продолжал дьяк, – наиболее добры для сего на Владычном дворе Никитские хоромы каменные в два яруса, али Великий терем с часами, али еще иные хоромы возле собора Святой Софии.
Звон колоколов, справа и слева, заглушил разговоры. Поезд великого князя, проехав Людин конец и проездные ворота Спасской башни, теперь двигался уж по южной, княжой половине Кремля.
– Едем мы, государь, – кричал в ухо Василию Васильевичу дьяк Беда, – едем промеж церквей Покрова Пречистыя и Андрея Стратилата!
В этот миг покатился вдруг такой могучий гул, густой и низкий, как будто рев громовый, а сквозь гул этот, словно смех серебряный, словно жаворонки, звенели радостным перезвоном малые колокольцы. Умилился Василий Васильевич от красоты такой и, сняв шапку, истово перекрестился.
– Гласы райские, – воскликнул он, – истинно гласы Божьи!
– По Пискупле [163] едем, государь, – продолжал кричать ему дьяк, – к звоннице соборной подъезжаем, а оттоль свернем влево, к Святой Софии и ко Владычному двору!
163
Пискупля – улица, искаженное «Епископская» – главная улица Новгородского кремля.
Когда князь Юрий помогал отцу выходить из возка у южной Золотой паперти Святой Софии перед Васильевскими вратами, горевшими и сверкавшими золотой насечкой русской златокузнецкой работы, новгородский архиепископ Иона и клир его в парчовых ризах, остановясь на ступенях паперти, запели молитвы. Потом, продолжая петь, двинулись все в знаменитый по всей Руси храм через Васильевские дивные врата, мимо шести надгробий над могилами похороненных здесь архиепископов новгородских. У стены, противоположной входу, перед старинной иконой Корсунской Божьей Матери владыка отслужил молебен и, благословив великого князя, спросил почтительно:
– Поздорову ли ехал ты, государь?
– По благости Божьей здоров, – приветливо ответил Василий Васильевич и добавил: – Здесь же усладил яз душу свою райскими звонами соборной звонницы и скорблю токмо, что лишен радости очами зрети великолепие храма сего.
По предложению владыки государь со всеми своими спутниками прошел в придел Рождества Богородицы и приложился к мощам новгородского князя Мстислава Храброго, а под аркой придела этого – к мощам Никиты, епископа новгородского.
Князь
– Вот Ивану бы все сие видеть!
– Увидит, Бог даст, все увидит, – тихо ответил Василий Васильевич.
Из храма, взяв под руку великого князя, повел его к выходу сам архиепископ Иона через западные Сигтунские врата. Эти врата, из сорока трех бронзовых пластин с литыми изображениями событий Святого Писания, были не менее изумительны, чем Золотые у южной паперти. Были они взяты новгородцами из разрушенной ими шведской крепости Сигтуны в тысяча сто восемьдесят седьмом году.
Слушая эти объяснения владыки, воевода Басёнок шепнул Юрию:
– Ныне ж зажирели они для ратей-то.
– А сей часец, государь, – громко заговорил архиепископ, – молю тя и всех, кто с тобой, вкусить трапезы нашей в Престольной палате.
Выйдя на паперть через западные врата и увидев на площади бояр в богатых одеждах, многих вящих людей новгородских и человек пятьдесят латников в полном вооружении, Юрий и Басёнок невольно переглянулись.
Заметив это, дьяк Беда молвил им вполголоса:
– Сии воины – почетная стража из владычного полка, а мужи сии в драгих шубах с золотом и в златых поясах с самоцветами – сама господа новгородская: бояре Борецкие, Селезневы, Арзубьевы и прочие. – Дьяк пригнулся к уху Юрия и добавил шепотом: – Волки все в овечьих шкурах…
После торжественного обеда у архиепископа Василий Васильевич, разместившись в покоях Никитских каменных хором, наиболее удобных, по мнению Басёнка и дьяков, позвал всех близких к себе в опочивальню думу думать. Встревожен был великий князь. На трапезе в Престольной палате много слышал он ласкательств разных, но ухо его, как у всех слепцов, к голосу человеческому чуткое, за льстивыми словами многое такое услышало, что ухо зрячего не всегда услышит.
– Голоса-то у них, – молвил он собравшимся, – больно неверные. В словах правда и верность, а в голосах-то лжа и воровство чуются. Как у нас, Юрий, со стражей? И как ты, Федор Василич, о сем мыслишь?
– Яз, государь, с нашей стражей и конниками от полка Федор Василича с тобой буду. В хоромах для всех своих воев добрые места нашел. Можем хошь в осаде сидеть, хошь напролом идти.
– Яз же, государь, – добавил воевода Басёнок, – с полком своим внизу Великого терема в разных местах стал, а с полсотни в черной избе поставил, что меж сих хором и теремом посередке стоит. Опричь того, тайну стражу, где надобно, выставил скрытно от глаз. Ни к тобе, государь, ни ко мне мышь без моего ведома не пройдет.
– К Ивану бы весточку, – сказал Василий Васильевич.
– Яз послал, государь, гонцов с вестями к Ивану, – быстро молвил Юрий, – о всем, что от дьяков наших ведаю.
– Яз, – продолжал Басёнок, – наказал всем дозорам нашим, которые по дороге мы оставляли, дабы они один за другим к Новугороду спешили, к местам, им указанным.
Василий Васильевич ободрился.
– Главное то, чтоб Иван все вовремя ведал, – сказал он уж спокойнее и, обратясь к дьяку Бородатому, спросил: – Жду от тобя, Степан Тимофеич, что ты о здешних деяниях скажешь?