Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Голос отца Александра задрожал и оборвался на миг от страха и трепета. Он протянул книгу Федору Курицыну:
– Читай дале, Федор Василич, читай дале! Худо ныне мое зрение, и аз зело устрашен от пророчеств сих…
Курицын, обменявшись с Иваном понимающими взглядами, взял громоздкую толстую книгу в кожаном переплете и стал читать дальше.
– «Братия, разумейте сие: Господь Бог не хощет смерти грешников, ожидая покаяния, – прочитал Курицын и, взглянув на Ивана, с нарочитым упором закончил: – Рече Господь: не весте
Иван усмехнулся, но, видя слезы в глазах матери и своей Марьюшки, сказал спокойно:
– Не ведаю яз, пошто вы все так ометежены и в слезах?
– Светопреставление приходит, – сокрушенно выдохнул отец Александр, – господь Бог наш и царь небесный придет снова на землю судить живых и мертвых.
– Иване, – отерев глаза, строго сказала Марья Ярославна, – не искушай Господа, читай словеса его.
– Матунька, – живо отозвался Иван, – вельми строго и грозно блюду слова Господни. Токмо яз не разумею страха вашего…
Обратясь к отцу Александру, он спросил:
– Истинно самим Господом сказано, что не ведает никто дня и часа, егда приидет Исус Христос судити нас?..
– «Не весте дни и часа, в онь же Сын человеческий приидет», – с убеждением повторил текст Писания престарелый духовник великого князя.
– Тако и яз мыслю, – спокойно подтвердил Иван, – а посему за сей год нет у меня страху. Верую яз словам Божиим, но как же можно исчислить, гадая по кругам солнца и луны, уразуметь то, что Господь Сам захотел схоронить от нас? Пошто же волю Господню всуе без разума искушать?
– Истинно так, – живо вступил в разговор Курицын. – Истинно так яз разумею то, что здесь написано.
Он быстро подвинул к собе книгу и прочел снова:
– «Господь Бог не хощет смерти грешников, ожидая покаяния». Сии слова волю Божию изъявляют, дабы мы, не ведая дни и часу, всегда к смерти готовы были, каялись и греха боялись, ибо не ведаем для суда Божия дни и часы…
Марья Ярославна облегченно вздохнула и сказала:
– А ведь и впрямь! Не затем Господь тайны творит, дабы всяк их открыть мог.
Успокоился и отец Александр и, перекрестясь, добавил:
– Покойна государыня Софья Витовтовна такое же сему толкование дала бы.
Но больше всех обрадовалась Марьюшка, переполненная вся материнским счастьем. Она сразу ожила и просияла и, забыв все на свете, не слушая, что говорят дальше о Страшном суде и конце мира, воскликнула:
– С утра еще хочу показать вам! У нашего Ванюшеньки уже десятый зубок прорезался сверху. Сей часец принесу сыночка-то моего, покажу!..
За ранней Пасхой и весна пришла ранняя – апреля девятого снег сошел, и не только все пригорки, но и луга кругом зазеленели, и всякие цветы расцветать начали. С каждым днем все теплей и светлей становится, и живет Иван какой-то особой радостью, ни о чем не думая.
Сидя вот на пристенной скамье, дремлет он после трапезы. В покоях
Сквозь дрему Иван чует тепло и будто чье-то влажное дыхание, пахнет мокрым разогретым деревом. Приоткрыв глаза, он видит, как Евстратовна среди клубов пара старательно моет кипятком деревянное корыто, скручивает и выжимает потом какие-то горячие тряпки. Ближе к нему сидит Марьюшка, качая Ванюшеньку и чуть слышно приговаривая:
– Купать будем Ванюшеньку, маленького нашего…
Сладостный туман окутывает мысли Ивана, и глаза невольно закрываются, но в дреме какие-то думы сами собой идут к нему, плывут, как сны – непонятные и в то же время как-то понятные ему. Мнится ему, словно вот стеной живой отец и мать заслоняют его от тьмы кромешной и холода смертного, а Марьюшка сладостной негой и радостью бьется, как сердце, в самой груди его, и бежит вдаль от них ручейком весенним бесценный их Ванюшенька, истинно ручеек в жизнь вечную…
– Иване, Иване, – слышит он нежный голос, – да проснись же, Иване, поцелуй Ванюшеньку-то… Купать его сей часец будем…
Иван чувствует у своего лица маленькие тепленькие пальчики, шевелятся они и путаются в его бороде. Очнувшись совсем от дремоты, он с нежностью целует ручонки и ножонки, словно перетянутые ниточками, и бормочет, сам не зная, откуда приходят эти глупые, но ласковые слова:
– Медунчик мой, теплышка моя, голубеночек маленькой…
Марьюшка громко смеется, стараясь отнять у отца ребенка.
– Что же вы дитем, как куклой, играете! – рассердилась Евстратовна. – Отдай, государь, вода-то стынет в корыте…
Ловко выхватив ребенка, Евстратовна посадила в корыто Ванюшенку и стала с ладони поливать его теплой водой, приговаривая ласково:
– С гор водичка-вода, Ванюшеньки – хвороба…
Жарко в покое, а от кипятка и корыта баней пахнет…
Кто-то торопливо и тревожно постучал в дверь. Вошел Данила Константинович, молодой дворецкий.
– Будьте здравы, государь и государыня! – сказал он глухо.
– Что? – тревожно вскинув глаза, спросил Иван.
– Старый государь на думу кличет. Вестники с Оки пригнали. Татары идут…
Марьюшка побледнела, но Иван подошел к ней, обнял и, поцеловав, молвил:
– Не бойся, отгоним.
Он вышел вместе с Данилой и в сенцах на ходу спросил:
– А как отец твой, Данилушка?
– Помирает. Соборовали утресь.
Дума происходила в покоях великого князя Василия Васильевича.
Поздоровавшись со всеми присутствовавшими, Иван сел рядом с отцом на пристенной скамье в красном углу.
– Сказывайте вести, воеводы, – молвил Василий Васильевич, – а ты, сыне мой, слушай! Тобе отдаю все в руци, тобе ныне Русь от агарян поганых спасать! Да благословит тя Господь на сие деянье. Бают, что татары Седи-Ахматовой орды полонить похваляются Русь!