Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Пущай похваляются, – сухо сказал Иван, – сей же часец надобно мне все вести знать и к походу снаряжаться.
После этих слов смолкли сразу все разговоры и прения среди бояр и воевод, и тихо стало и строго, а молодой воевода московский Иван Юрьевич, родной племянник Василия Васильевича, стал докладывать о татарах. Собрав воедино все вести, что приходили из Серпухова, Коломны, Касимова-городка и от стражи из Поля, он свел речь свою к такому концу:
– Вести согласно идут о татарах: и от царевича Касима и от воевод наших – рязанского, коломенского и серпуховского. Ведомо
158
Камаринский путь, Камаринская дорога – так в старину назывался путь из Москвы в Орду.
– Ежели сие истина, – перебил его Иван, – то мне уже ведомо, куда полки наши отсылать. Токмо истинны ли вести-то?
– Истинны, государь. Из разных мест, а согласны все.
Иван поднялся со скамьи и, обратясь к отцу, молвил:
– Благослови мя, государь, на рать сию и дозволь мне войска нарядить по разумению моему.
– Иди на рать, – ответил растроганный Василий Васильевич, – иди меня вместо. Бей сыроядцев с помощью Божьей и воевод наших…
Иван выпрямился во весь свой могучий рост и, опершись руками о стол, обвел глазами воевод и бояр.
– Все в мыслях моих готово, – властно сказал он, – побьем мы поганых. Но яз, воеводы и бояре, не игру ратную играть хочу, а Русь спасать. Посему думать буду с вами, ибо ум хорошо, а два лучше…
Сдвинув сурово брови, он сел за стол, но собрание все еще молчало, словно ожег всех глазами Иван, и впервые бояре и воеводы со всей полнотой почуяли силу молодого государя. Даже сам Василий Васильевич не молвил более ни слова. Все ждали, что еще скажет Иван.
– Яз мыслю, – начал он деловито и сухо, – полки наши вдоль берега так поставить, дабы при всех случаях в любом месте реку перейти могли и в тыл поганым зайти. Ведомо вам, что ордынцы пуще всего страшатся, дабы от Поля их не отрезали.
– Верно, верно, государь, – заговорили кругом. – Татарин-то силен токмо наскоком, а за спину свою боле всего боится…
– Посему, – продолжал Иван, – брату моему Юрью с конниками в Серпухов гнать. Там с воеводой нашим соединиться и берег от Серпухова до Тарусы доржать, высылать непрестанно дозоры, дабы через Калугу и Медынь на Москву не пошли. Сей же часец вестников отпустить к Касиму-царевичу, дабы ему с воеводой рязанским соединиться. О сем же и Рязань упредить. Не пущать рязанцам татар на Муром и Володимер. Мы же из Москвы к Коломне пойдем. Тут по берегу и по Камаринской дороге дозоры рассылать…
Военное совещание длилось около часа, и в тот же день пошли походом войска московские к берегам Оки.
Третий день уж, как Иваном все полки расставлены где надобно, а татары все еще не появляются. Чаще и чаще вестники со всех сторон в Москву приходят, и знает Иван, что ордынцы идут неуклонно к берегам Оки на Коломну, а тут вот медлить вдруг начали.
– Может, о засадах
Словно в горячке, мечется Иван от нетерпения, гонит вестников одного за другим к брату Юрию и царевичу Касиму – велит им с обеих сторон в тыл заходить татарам, замкнув за ними свои полки, подобно крыльям невода, когда улов ведут уже к берегу. Ведомо ему, что полон у ордынцев велик и богат. Дрожит он от гнева, как подумает только, что уйдут из сетей татары, уведут полон с собой. Мнится ему, что воеводы его неповоротливы и тугодумы, и зол особливо на воеводу рязанского, но в узде себя держит Иван. Боится, чтобы гнев, прорвавшись случайно, не затемнил ему разума, как это у отца не раз бывало, да не смог – заметался в ярости по всему покою, как зверь в клетке.
– Сменить половину хомяков сих жирных! – закричал он. – Заспались они в своих хоромах. Первого рязанского выгнать вон! – Иван затопал ногами и, заметив вошедшего Илейку, разъярился еще больше: – Рязанского, сучьего сына, сей же часец сменить! Сей же часец! Илейка, беги за Ефим Ефремычем! Придет пусть…
Но не испугался старик грозных очей питомца своего и государя, смело молвил ему:
– Ты что, государь, окстись! Кто ж коня в бою переседлывает? И конь твой и ты сам пропадешь!
Затих Иван и сказал, будто подумав вслух:
– Может, они, татары-то, и пото медлят, что полон больно велик. С полоном-то не поскачешь. А о засадах, может, и не мыслят.
– Истинно, государь, – подхватил Илейка, – опричь полона товара у них всякого понаграблено.
– Будь здрав, государь, – крикнул, вбегая в покой Ивана, начальник его стражи Ефим Ефремович, – татар видать! Яртаулы их…
– Откуда идут? – прервал его обрадовавшийся Иван.
– По левому берегу Осетра идут, государь, от Зарайска…
– Гони вестников немедля к князю Юрию и к царевичу Касиму. Начинать, мол, пора, что им приказано. Татар, мол, у Коломны видать. Илейко, коня мне, да пусть воеводы наши в трубы трубят и знамена на рать подымают!
Окруженный стражей, Иван верхом на коне въехал на вершину холма почти у самого берега Оки. Конь о конь стояли с ним воеводы, среди которых был и знаменитый Басёнок, Федор Васильевич. Лицо Ивана было неподвижно и бледно, только лихорадочно горели глаза. Он волновался, но сдерживал себя, и движения его от этого были медлительны, как медлительна и речь его.
– Все же, Федор Василич, – говорил он, обращаясь к Басёнку, – помянем еще раз, как войска у нас расположены, нет ли огрешки в чем-либо.
– Все исполнено, государь, – ответил Басёнок, – как тобе угодно было. От Коломны до Каширы конные дозоры наши, в Кашире полк наших воев, от Каширы до Серпухова конные дозоры, а в Серпухове воевода с заставой, а от Серпухова до Тарусы конные полки князя Юрия, брата твоего, и дозоры до Алексина.
– Тут спокоен яз, – медленно заметил Иван, – за Юрьем да за тобой, Федор Василич, как за каменной стеной. За Рязань страшусь, не ведаю добре яз заставы рязанской, и в воеводу веры у меня нету.