Княжна Дубровина
Шрифт:
— Вс и безъ пересказовъ знаютъ, что вы, княжна, мастерица насмшничать, проговорилъ язвительно Щегловъ. — Вы можетъ-быть и мн дали прозвище, un sobriquet, прибавилъ онъ чистымъ французскимъ языкомъ, которымъ чванился.
— Извините, я по-дружески шутила надъ моими пріятелями… вы не изъ ихъ числа!
— За что же, княжна, за что я на себя навлекъ вашу высокую немилость? сказалъ Щегловъ съ ядовитою насмшкой.
— Да хотя бы за Лизу Окуневу, сказала Анюта вспыхнувъ; — вы ее обидли. Мудрено ли, что и васъ обидятъ!
— Да, сказалъ Ларя, — вы ужасно гадко поступили съ Лизой.
— Съ этою torchonn'ee! произнесъ Щегловъ презрительно.
— Если она torchonn'ee,
Анюта и Новинскій засмялись и Анюта даже захлопала въ ладоши и прошептала: bravo!
— Вы про кого это? воскликнулъ Щегловъ поблднвъ отъ злости.
— Да хотя бы про васъ, сказалъ Томскій.
— А, про меня! Вы сами хороши съ вашею вновь испеченною княжной-выскочкой; оно и видно, что она изъ глуши, изъ дома какого-то подъячаго, котораго такъ уморительно называетъ папочкой.
И онъ дерзко повернулся на каблукахъ спиной къ тремъ дтямъ. Анюта поблднла, потомъ стремительно бросилась впередъ, толкнула Щеглова въ спину и закричала:
— Негодяй мальчишка!
Щегловъ съ яростію оборотился къ ней, но передъ нимъ очутились разъяренный Томскій и Новинскій.
— Негодяй, закричали они оба, и Томскій вцпился въ него.
Въ эту минуту произошла невообразимая суматоха. Гувернеръ Новинскаго и гувернантка Томской бросились между мальчиками, другія гувернантки и сами матери встали со своихъ мстъ и восклицали на всхъ языкахъ: Quelle honte, choking! Schaden! Миссъ Джемсъ съ искаженнымъ отъ ужаса и стыда лицомъ увлекала изъ залы горько плакавшую Анюту, тетки которой, сконфуженныя и разсерженныя, извинялись предъ матерью Щеглова. А она со сложенными въ притворную улыбку губами отвчала на извиненіе: Не безпокойтесь; все это не стоитъ извиненія, они дти и ваша княжна еще такъ недавно у васъ и такъ мало воспитана!
При этихъ словахъ Варвара Петровна измнилась въ лиц и сказала:
— Она дитя еще, я и не желаю, чтобъ она изъ себя представляла взрослую.
Сказавъ это она сла на свое мсто подл сестры и приказала играть мазурку.
Дти танцовали, но уже по приказанію. Вс жалли объ Анют, а ея пріятели Томскій и Ларя утшали Лизу, которая твердила со слезами: Все изъ-за меня! я говорила, маменьк, что мн хать на вечеръ не хочется, что я танцовать не умю и не люблю.
— Не изъ-за васъ, говорилъ Томскій, — но изъ-за наглости Щеглова. Непремнно дошло бы до ссоры и безъ васъ.
А миссъ Джемсъ, приведя Анюту на верхъ, едва могла проговорить: for shame, for shame!
— Что случилось? спросила Катерина Андревна съ безпокойствомъ.
— Подралась, сказала съ ужасомъ Англичанка.
— Подралась! княжна! подралась! воскликнула Нмка.
— Раздньте ее и положите въ постель, сказала Англичанка.
— Ну, прекрасное благородное дитя, прекрасная благородная княжна, сказала Нмка съ негодованіемъ раздвая молчавшую Анюту, лицо которой было искажено и блдно какъ полотно…
— Грхъ-то какой! стыдъ-то какой! говорила на другой день утромъ Арина Васильевна качая головой. — Подрались на балу, при всхъ! Всхъ опозорили. Ахъ, княжна! княжна!
— Это она говоритъ, что я подралась, это не правда. Я только оттолкнула его, этого негоднаго, злаго…
— Ахъ, княжна, и еще сердитесь! Можно ли спустя сутки такъ сердиться? Положимъ вспылили, но сердиться такъ долго большой грхъ!
— Да, сержусь, да, ненавижу его: онъ обидлъ папочку! воскликнула Анюта, горя какъ въ огн.
— Ненавидите! какое слово… ужасное слово! а еще Богу молитесь! Какія же молитвы дойдутъ до Него, когда сердце ваше наполнено злобой! Вамъ надо просить прощенія, смириться, а вы…
— Не прощу, никогда не прощу, почти закричала Анюта.
— Ну и васъ не простятъ ни Богъ, ни родные. Я вижу, съ вами не сговоришь, и Арина Васильевна ушла очень опечаленная.
Анюта была цлый мсяцъ въ опал и даже Александра Петровна не хотла говорить съ нею попрежнему, а Лидія твердила, что Анюта навсегда унизила ихъ предо всми знакомыми и на домъ ихъ навлекла общее порицаніе.
И посл этой новой своей выходки Анюта, какъ и прежде, опять притихла и принялась учиться прилежне прежняго. Наступилъ май солнечный и теплый, и тетки спшили перехать на дачу; он, въ виду слабаго здоровья старшей сестры, никогда не здили въ деревню. Жизнь на дач въ одной изъ уединенныхъ улицъ Парка сперва показалась Анют пріятною, но чрезъ нсколько дней она разочаровалась. Нарядная, пестрая толпа, въ которой она не знала ни единаго человка, прискучила ей; экипажи поднимали пыль, дти разряженныя и собиравшіяся играть вмст по утрамъ, возбуждали въ ней чувство зависти, потому что ей никогда не только не позволяли вмшиваться въ ихъ игры, но даже останавливаться и глядть на нихъ. Ее водили гулять одтую по-городскому, въ нарядной шляпк, въ манто или мантиль, бгать ей было не съ кмъ, да и въ Парк, при стеченіи публики, это было невозможно. Дома она томилась отъ жары, потому что за Александру Петровну боялись сквознаго втра, заботливо затворяли двери и окна и только въ жаркіе дни отворяли одно окно. Скуки было тоже вдоволь, ни единаго знакомаго, ни даже Арины Васильевны съ ея разсказами о святыхъ, о святыхъ мстахъ, монастыряхъ и чудесахъ, о которыхъ съ такою жадностію слушала Анюта. Ей оставалось шить, вязать, гулять чинно по аллеямъ, или читать глупыя книги, — другихъ не было, ибо Варвара Петровна неумолимо отказалась дать ей Пушкина. Напрасно твердила Анюта, что она его уже читала, знаетъ и Полтаву, и Бориса Годунова, и Руслана и Людмилу, Варвара Петровна сказала:
— Очень сожалю. Это не для твоихъ лтъ.
Къ счастію Анюты, Александра Петровна по обыкновенно сжалилась надъ ней и послала въ городъ за сочиненіями г-жи Жанлисъ. Les Veill'ees du Ch^ateau прельстили Анюту и она читала и перечитывала ихъ. Три лтніе мсяца протянулись довольно долго и въ начал августа Богуславовы перехали опять въ свой московскій домъ.
Глава V
По мр того какъ Анюта выростала и изъ дитяти длалась двочкой, жизнь ея становилась монотонне и скучне; хотя она, занятая съ утра до вечера многочисленными уроками, не имла времени скучать, но лишенная лтомъ вольнаго воздуха деревни и жизни въ поляхъ и лсахъ, а зимой родства и близкаго знакомства, какъ-то увядала и совсмъ стихла. Она выучилась владть собой подъ строгими руками Варвары Петровны и ея помощницы миссъ Джемсъ, но вмст съ тмъ она ушла въ себя, какъ улитка въ свою раковину, и никому не повряла ни своихъ чувствъ, ни своихъ задушевныхъ желаній; иногда продолжала она разговаривать съ Ариной Васильевной, но замчала, что между нею и этою строгою старушкой оказывалась рознь. Арина Васильевна стойко стояла и многое рзко порицала, чего не осуждали ни тетки Анюты, ни даже старый духовникъ ея. Эта рознь однакоже не повліяла на отношенія старушки и двочки. Въ часы тоски и дтскихъ печалей Анюта убгала въ маленькую комнатку Арины Васильевны, которая, не разспрашивая и не утшая ее, не сожаля о ней, умла разговорами и разсказами исцлять боль ея сердца и примирять ее со всми власть надъ ней имющими. Часто читали он вмст и Анюта жадно питалась первобытною поэзіей и высокими чувствами, которыми исполнены многія повствованія Четій-Миней. Съ восторгомъ и умиленіемъ, иногда со слезами на глазахъ слушала Анюта разсказы о томъ, какъ переносили женщины, причисленныя въ послдствіи къ лику святыхъ, тяжкія утраты, потерю дтей, мужей, отца и матери, съ какимъ мужествомъ и смиреніемъ, съ какимъ умиленіемъ души, ради Бога и любви къ Нему, покорялись он испытаніямъ имъ посланнымъ. Вмст восторгались и умилялись старушка и двочка, и эти чувства связали ихъ навки звеномъ крпкимъ и неразрывными Одиночество Анюты скрпило ея привязанность къ Арин Васильевн. Подруги Анюты какъ будто исчезли.