Княжна Дубровина

Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

— Вотъ иконы твоихъ ддовъ и праддовъ. Молись, не ты одна, весь родъ твой и въ скорби и въ радости молился имъ испрашивая Божіей благодати. Предъ этими святыми иконами упала не одна слеза изъ глазъ твоихъ родителей, ддовъ и праддовъ, умились и ты, въ скорби своей, молись и ты, Господь заступитъ и тебя и чаша сія да пройдетъ мимо тебя!

Анюта вдругъ зарыдала и перекрестилась на иконы кіота, старушка взглянула на нее и сказала ласково:

— А теперь примись за дло, не хорошо быть безъ дла; не хорошо въ праздности сидть поклавши руки, а ужь въ гор, да печали еще того хуже; займись чмъ-нибудь.

— Ничмъ не могу заняться, сказала усталымъ голосомъ Анюта, — и придумать не могу, чмъ бы!

— Вотъ она, бда-то, что не нужно вамъ, барамъ, трудиться, все у васъ готово, всего вдоволь, а у бднаго человка нужда стоитъ у дверей и нужду гнать надо трудомъ;

тужить-то некогда! Скажу я теб про себя, дитя мое милое, не въ похвальбу скажу, а для примра. Когда скончался сынокъ мой, царство ему небесное, пришла это я съ могилки его, куда его голубчика моего опустили и куда я сама по христіанскому и церковному уставу бросила горсть земли сырой и таково-то было мн тошно. Сла я въ каморк своей и сидла безчувственна, самаё себя не помнила. А тогда еще покойница барыня жива была и очень она убивалась болзнію своего генерала; онъ очень мучился. Позвали меня къ ней, а она говоритъ мн: Ариша, говоритъ, знаю, ты сына похоронила, слезами его не воротишь, а ты лучше помоги мн. Изъ силы я выбилась, никого онъ къ себ не подпускаетъ, а сидлки не хочетъ, тебя онъ приметъ, помоги мн. Ну что жь, говорю я, я съ радостно вамъ всякую службу сослужу; что прикажите, то я и сдлаю. Ты грамотная, говоритъ она, почитай ему; въ долгіе вечера онъ любитъ слушать чтеніе, а я пойду отдохну. И вотъ пошла я въ комнату больнаго и посадилъ онъ меня у своей постели, но про мое горе ничего онъ не зналъ, ему не говорили, боясь его растревожить, боялись при немъ о смерти помянуть. Слово смерть было запретное — не говорили его. Онъ мучился безсонницей и надо было безпрестанно разговаривать съ нимъ, да все такое веселое, забавное, и сохрани Боже помянуть о чемъ душеспасительномъ и читать онъ приказывалъ, но отнюдь не божественное, а все такое свтское да суетное. Помню далъ это онъ мн читать комедію, да такую, прости Господи, грховную, и мн хотлось бросить книгу и бжать, да и на сердц-то моемъ лютое горе было, а читать-то приходилось скоморошество одно. Что жь? подумала я, мн отъ Бога суждено жить подневольно, господамъ служить и повиноваться. Родилась я не барыней, а слугою, смиренною, повиноваться должна и безропотно исполнять, что прикажутъ. Грхъ-то не мой, а ихъ грхъ, если потшаются чмъ непутнымъ, да въ болзни не имя Господнее призываютъ, а книжками, гд пустяковина всякая, утшаются. И вотъ читала я ему комедіи разныя, а въ глазахъ-то у меня стоймя стоялъ мой умирающій сынъ. И тяжко было мн и мое мученіе лютое я Богу въ даръ снесла, покорилась судьб, которая мн по вол Создателя вышла… а то и хуже бывало.

— Ужь чего этого хуже, сказала Анюта ласково склонивъ свою хорошенькую головку на сухое плечо старушки.

— Нтъ, бывало и хуже. Сына моего Господь къ себ взялъ, Былъ онъ тихій и кроткій, а такіе, говорятъ, Богу угодны и нужны. Надюсь я крпко, что по милосердію своему Господь водворилъ его въ мст свтломъ, въ мст покойномъ. А вотъ по Дун-то, по живой, я скорбла не въ примръ больше. Племянницей родной доводилась она мн, дочь она была любимой сестры моей рано умершей. Дуню взяла крошкой, за дочь родную почитала, ото всякаго зла охраняла, пуще глаза хранила, слова строгаго ей не сказала, а привелось мн обливать ее слезами горькими, избитую, изуродованную. Рано вышла она замужъ. Мужъ ея запилъ и золъ бывалъ выпивши. Бывало придетъ ко мн, сердечная, вся въ крови, истерзанная, вырвавшись отъ своего мужа, звря пьянаго. А я подлать ничего не могу. Онъ мужъ, онъ хозяинъ и голова и въ писаніи сказано: жена да боится мужа. Бывало я ее, мою голубку кроткую, утшаю, какъ умю, и учу молиться, да смириться и сама молюсь, да смиряюсь, а онъ ворвется ко мн пьяный, таково страшно рявкнетъ, да ее и потащить на мученія, да побои. А за мной придутъ отъ господъ, поди де въ хоромы, тамъ гости, надо готовить все, свчи зажигать, фрукты, конфеты разставлять, ужиномъ распорядиться. И бывало всю-то ночь па ногахъ, музыка гремитъ, лакеи снуютъ въ расшитыхъ ливреяхъ, суета, того требуютъ, другое имъ подай, и кидаюсь я бывало всхъ удовлетворить, все придлать, долгъ свой исполнить, а на сердц-то?… что и говорить! о мук такой страшно вспомнить. Вотъ ты, княжна моя милая, о дядюшк горюешь, отчаиваешься, сидишь какъ истуканъ, а дядюшка-то твой, хотя и боленъ, но за нимъ и любовь и уходъ. А бывало я слышу музыку да говоръ и смхъ чистый, объ угощеніи хлопочу, съ лакеями лажу, дло господское справляю, а сама-то убиваюсь, знаючи, что моя Дуня либо въ чулан холодномъ, какъ песъ, заперта, либо избита и лежитъ въ уголку и вс ея косточки отъ побоевъ лютыхъ ноютъ. Да, скорбь моя большая была и когда Господь взялъ Дуню и проводила я ее горемычную въ могилу, духу не достало горевать о ней. Бога благодарить стала, что избавилъ онъ ее, а самой больно мн было жаль ее и тосковала я по ней.

Анюта припала къ старушк, еще ближе прижалась къ ней и обняла ее крпче.

— Такъ-то, милая ты моя, а теперь почитаю я съ тобою божественное и лягъ ты почивать помолившись, а завтра что Богъ дастъ и скажи изъ глубины своего невиннаго дтскаго сердца. Отецъ милосердный, да будетъ воля Твоя.

Арина Васильевна прочитала Анют два псалма наизустъ и уложила ее въ постель, заставивъ повторить столь чтимыя ею слова: да будетъ воля Твоя.

Рано утромъ пришла миссъ Джемсъ, но напрасно силилась она развлечь Анюту. Она отказалась ото всякаго чтенія и занятій и просила отпустить ее къ Арин Васильевн, Варвара Петровна позволила и Анюта застала старушку въ заячьей черной шубк.

— Куда вы? спросила Анюта.

— А я къ обдн, а оттуда ко Всхъ Скорбящихъ Божіей Матери о теб и о твоемъ дядюшк Богу молиться. Молебенъ отслужу за здравіе его.

— Подождите меня, и я съ вами, сказала Анюта и стремглавъ бросилась къ тетк. Варвара Петровна еще не окончила своего утренняго туалета, но заслышавъ торопливые шаги Анюты позволила ей войти. Анюта просила отпустить ее на богомолье съ Ариной Васильевной и страшилась получить отказъ, но къ ея немалому удивленію Варвара Петровна ласково отвчала ей, что она можетъ ходить всякій день съ Ариной Васильевной, въ какія ей вздумается церкви, часовни и монастыри. Она прибавила, что послала другую депешу въ К** и ждетъ отвта каждую минуту.

Анюта поспшно одлась и ушла со старушкой пшкомъ на богомолье. Не близко — съ Покровки до церкви Божіей Матери Всхъ Скорбящихъ, находящейся за Москвой-ркой, но Анюта шла бодро и не чувствовала усталости…

Когда она воротилась домой, въ ея комнат заботливо накрытъ былъ столъ и приготовленъ чай; об ея воспитательницы, и Нмка и Англичанка, дожидались ее съ нетерпінемъ и спшили напоить и накормить ее, зная, что она ушла изъ дому на тощакъ. Анюта усадила съ собою за столъ Арину Васильевну и об вмст он стали пить чай съ просфорой принесенною изъ церкви.

Миссъ Джемсъ глядла на Анюту молча, но въ холодномъ лиц ея засвтилась какая-то искра чувства при вид этой двочки съ блднымъ лицомъ и красными отъ слезъ глазами, которая прилпилась всею душою къ старушк ключниц.

Долгіе, мучительные часы неизвстности вынесла Анюта, которую не оставляли одну, но и не тревожили; она видла, что вс ее окружающія принимаютъ участіе въ ея бд, и это участіе немного облегчило тяжесть ея жестокой печали. Наконецъ предъ обдомъ дверь отворилась, Варвара Петровна вошла съ лицемъ веселымъ. Въ рукахъ ея была телеграмма, которую она протянула Анют.

— Слава Богу, сказала она, — дяд твоему гораздо лучше. Вотъ, читай.

Анюта взяла телеграмму дрожавшими руками.

Опасность миновала. Слабость большая. Напишу письмо.

Дмитрій Долинскій.

Анюта облилась слезами. Всякой день получала она короткія письма, то отъ Мити, то отъ Вани, а наконецъ отъ самой Маши. Они писали, что папочк съ каждымъ днемъ лучше, потомъ, что онъ совсмъ оправляется и что ему совтуютъ хать на все лто въ деревню, но они еще не знаютъ куда повезутъ его.

— У меня деревень много, сказала Анюта Арин Васильевн, съ которой проводила каждый день нсколько. времени, когда об он бывали свободны отъ занятій, — но какъ мн сдлать, чтобы помстить тамъ папочку.

— Ваши деревни не вблизи отъ К**, да притомъ я вамъ не присовтую предлагать дядюшк хать туда. Вспомните, что въ вашихъ вотчинахъ лтъ тридцать никто изъ господъ не бывалъ и тамъ, по всему думать можно, заправляютъ всмъ управляющіе, а ужь управляющіе безъ господъ, вдомо всмъ, что такое?

— Какіе они, спросила Анюта,

— Почти всегда нахалы и воры. Безъ хозяина извстно что слуги — либо волки, либо овцы безъ пастыря. Вы сами узнаете каковы они, когда выростите.

Вскор Анюта узнала, что выздоравливающаго папочку увезли въ усадьбу одной старушки родственницы маменьки, которая жила подъ самою К** и предложила ему флигель своего дома.

— Арина Васильевна, сказала Анюта, — у моего прадда было имніе съ домомъ и садомъ?

— Конечно. Оно теперь ваше, село Спасское, подмосковная. Богатое село, домъ каменный, сады, оранжереи. Ваша бабушка гостила тамъ съ сынкомъ, отцомъ вашимъ.