Княжна Дубровина
Шрифт:
— Отецъ не согласится, Анюта, оставь это безумное намреніе. Даже смшно подумать, что ты изъ этихъ хоромъ прідешь въ нашъ К** домикъ. Теб самой покажется скучно и жутко, а потомъ куда же ты возвратишься, разсорившись съ тетками?
— Я не такъ устраивала свою жизнь, сказала Анюта, — Я годами думаю объ этомъ.
— Дитятей ты устраивала свою жизнь, сказалъ Митя улыбаясь насмшливо.
— Устраивала, сказала Анюта твердо. — Я имла время: сидя одна я все думала. Было еще одно мое большое горе, но о немъ я не скажу теб ни слова. Теткамъ я скажу при прощаніи. Но это пустяки.
— Анюта, оставь эти глупости.
— Не оставлю.
— Анюта! Это не зависитъ отъ тебя одной.
— Откажется отъ меня! Отъ своей дочери по сердцу! Отъ сиротки, которую любилъ и лелялъ, какъ свою дочь! Откажется. Не врю и не поврю пока онъ самъ, въ глаза, мн этого не скажетъ.
Лицо Анюты такъ и пылало и она стояла передъ Митей такая взволнованная, что обратила на себя вниманіе миссъ Джемсъ. Она встала и спросила:
— Что такое?
— Ничего, отвчала Анюта мгновенно овладвъ собою и принимая спокойный видъ, — семейныя наши дла. Мы говорили о семейномъ дл.
Англичанка сла.
— Ну и это пріятно, что я съ братомъ моимъ не могу говорить одна, что когда папочка былъ боленъ, я долгое время о томъ не знала, а когда, наконецъ, узнала, не могла похать къ нему и раздлить заботы и тревогу семейства, моего семейства! Да и тебя я вижу только въ воскресенье, въ назначенный часъ и ни одной минуты больше чмъ приказано. О я знаю, тетушка хотла бы вырвать изъ моего сердца всхъ васъ и успла въ противномъ. Любовь моя къ вамъ выросла и захватила все мое сердце. А ты говоришь: откажется!
Митя былъ тронутъ.
— Ты забываешь, сказалъ онъ, — что въ двадцать одинъ годъ ты совершеннолтняя и тогда…
— До тхъ поръ я должна ждать четыре года. И кто мн сказалъ, что въ эти четыре года вс будутъ живы да и я сама буду ли жива. Нтъ, четыре года это вчность.
— Ну положимъ это много лтъ, сказалъ Митя ласково, — я согласенъ помириться пока на половин. Теб минуло семнадцать лтъ, ты двочка и твое образованіе не кончено.
— Какъ будто я хочу уходить на волю, какъ будто я не хочу учиться. Я хочу только жить у папочки и повиноваться ему и Маш во всемъ.
— Дослушай, Анюта, не прерывай меня. Общай мн, я прошу тебя, обождать. Учись всю зиму, обдумай со всхъ сторонъ свое намреніе, поговори, посовтуйся…
— Съ кмъ? сказала Анюта, — у меня во всемъ Божіемъ мір нтъ ни единаго друга, почти нтъ знакомыхъ. Есть папочка и Маша; къ нимъ я стремлюсь, а мн говорятъ: онъ откажется отъ меня.
— Ну, время покажетъ, проживи эту зиму, а когда теб стукнетъ восемнадцать лтъ, тогда поговори съ тетками и съ моимъ отцомъ.
— Съ твоимъ и моимъ отцомъ я посовтуюсь непремнно, сказала Анюта, — а съ ними до поры до времени говорить не буду.
— Анюта, согласись подождать, вдь въ сущности я прошу тебя повременить одну зиму.
Анюта задумалась, колебалась, наконецъ сказала: «Согласна!»
— И мы не будемъ говорить объ этомъ, не правда ли? Забудемъ разговоръ этотъ до того времени.
— Пожалуй, сказала Анюта улыбаясь, но въ лиц ея стояла какая-то упорная черта около губъ и бровей.
— Еще слово. Въ двадцать одинъ годъ ты будешь свободна и тогда…
— Нтъ, сказала Анюта, — помни и ты нашъ уговоръ. Чрезъ годъ, когда мн минетъ восемнадцать лтъ.
— Будь по твоему.
Митя долго думалъ объ этомъ разговор и успокоился при мысли, что въ продолженіе года многое можетъ измниться. Во всякомъ случа онъ былъ увренъ, что отецъ его откажется наотрзъ взять къ себ Анюту. Папочка иначе поступить не можетъ, сказалъ самъ себ Митя, а еслибъ Анюта и сбила его, я не допущу.
Митя имлъ высокое о себ мнніе и измнился во многомъ, проведя въ Москв боле полутора года одинъ безъ семьи. Онъ свелъ близкое знакомство со многими богатыми студентами, не отличавшимися большою любовью къ наук и блиставшими въ московскомъ обществ, столь бдномъ взрослыми мущинами. Друзьями Мити оказались и два брата Щегловы, а мишурный блескъ ихъ свтскости, платья по послдней мод и рысаки въ щегольскихъ санкахъ ослпили молодаго провинціала. Онъ во всемъ старался подражать имъ, одвался какъ они, и не имя своихъ лошадей здилъ на лихачахъ извощикахъ. Онъ задолжалъ и хотя учился хорошо, но задался цлію во что бы то ни стало пробиться въ свтъ на видное мсто и всенепремнно сдлать карьеру. Анюта замтила въ Мит большую перемну, но не могла въ продолженіе краткихъ своихъ съ нимъ свиданій понять всю ея важность. Она только дивилась порою, что Митя высказывалъ мннія часто противуположныя ея понятіямъ и конечно тмъ, которыя она помнила, крпко держались въ семейств Долинскихъ. На ея вопросы, на ея недоумнія Митя отшучивался или говорилъ серьезно:
— Что ты понимаешь? Это все хорошо въ вашемъ замкнутомъ дом или въ нашемъ К** захолусть. Въ жизни не то и не такъ.
Анюта, зная, что она дйствительно живетъ одиноко, вн общества, въ замкнутой сред, не смла противорчить Мит, но не сочувствовала ему и печалилась. Порою ей казалось, что онъ испортился и пошелъ по другой, нехорошей дорог. Ея отношенія съ нимъ, въ виду всего этого, измнились и она перестала говорить и съ нимъ по душ, ибо нердко, онъ самъ того не вдая, оскорблялъ лучшія чувства души ея неумстною шуткой или слишкомъ, по ея выраженію, приземистымъ, приниженнымъ, мнніемъ. Варвара Петровна, со своей стороны, не позволяя Анют посщать вечера подростковъ, совсмъ отрзала ее отъ общества.
— Я не люблю, сказала Варвара Петровна сестр своей, — этихъ полувыздовъ. Когда Анн минетъ восемнадцать лтъ, я повезу ее всюду, и она, я надюсь, обратить на себя всеобщее вниманіе. Чмъ меньше будутъ знать ее до вызда въ свтъ, тмъ большій произведетъ она эффектъ. Она сдлаетъ, безо всякаго сомннія, блестящую партію.
Такимъ образомъ совсмъ одиноко провела Анюта эту зиму, и ей было время, въ длинные вечера, думать о многомъ, когда она сидла за круглымъ столомъ, при свт лампы, между тремя тетками и миссъ Джемсъ. Изрдка перекидывались он словами, монотонная жизнь не давала большой пищи для разговора. И Анюта думала никому не повряя думъ своихъ. Только съ Ариной Васильевной говорила она откровенно, но сфера, въ которой он сходились и понимали другъ друга, была тсна и ограничена. Еслибы кто видлъ, какъ въ большіе праздники, возвратясь отъ всенощной, сидли вмст, при свт одной свчи и мерцаніи лампады, хорошенькая двушка съ сіяющими глазами и старушка блднолицая, худая, съ потухшимъ взоромъ и смиреннымъ выраженіемъ на морщинистомъ лиц, то подивился бы этому сочетанію двухъ контрастовъ. Обыкновенно старушка читала тихимъ и умиленнымъ голосомъ огромнаго размра книгу, а двочка, подперши рукою блокурую головку, слушала со вниманіемъ. Порою глаза ея вспыхивали и удивленіемъ и восхищеніемъ озарялось лицо ея и глаза туманились внезапно набжавшею слезой.
— Какая сила! говорила Анюта, слушая житіе Адріана и Наталіи, — не пожалла столько любимаго мужа, не устрашилась видть его мученій, а ужь кажется чего хуже, лучше умереть, лучше самой претерпть ихъ.
— Господь посылаетъ силу надющимся на Него. Благодать Его сходитъ на нихъ и они всякія бдствія могутъ перенести съ радостію, а мы, гршные, о томъ безъ содраганія и подумать не можемъ.
И старушка продолжала чтеніе и въ голос ея звучалъ тотъ высокій строй души, который присущъ только многострадальнымъ и многоврующимъ.