Когда мир изменился
Шрифт:
— Святой отец… Прошу вас, расскажите, если дозволено, как же маэстро Гольдони помог вам справиться с разбойниками, а затем, если вам будет благоугодно, побеседуем о крещениях и геене огненной.
— М-м-м… синьор Фесс… я, конечно, не против побеседовать, особенно если вы вместе с прекрасной синьоритой, облачающейся, увы, во столь неподобающие одеяния…
— Вам не нравятся мои ноги, падре? — негодующе вопросила Аэсоннэ. — Уж не желаете ли вы сказать, что они кривы или, паче того, толсты?! Или оскорбляют ваш взыскательный
Бедняга падре сделался краснее помидора. Фесс едва удерживался, чтобы не расхохотаться тому прямо в лицо. Ох, уж эта Аэ!
— Так что же мы должны сделать с прекрасной синьоритой, дабы заслужить вашу благосклонность, падре? — поспешил некромант.
— Ох, ох, гм, хых… — не мог отдышаться несчастный Джанбатиста. Перед внутренним его взором, похоже, крутились те самые ноги прекрасной синьориты. — Принять святое крещение, конечно же! — наконец выдавил он, утирая пот со лба и слабо махнув трактирщику.
Фабьо подлетел, налил священнику вина. Зубы падре Джанбатисты постукивали о край стакана.
— Всё возможно в этих мирах, святой отец, — негромко и, как он надеялся, с многозначительностью выговорил Фесс. — Но я ничего не могу обещать заранее.
— Гм, гм, — колебался падре. — Что ж, спрашивайте, синьор. Надеюсь, что моя добрая воля, воля смиренного служителя Господа нашего окончательно склонит вас к принятию его длани и защиты…
— Собственно, я уже спросил. Какими чарами маэстро Гольдони сумел помочь вам справиться с разбойниками?…
— Гм… впрочем, едва ли наш чародей претерпит какой-то ущерб от моего рассказа… Он создавал иллюзии, синьор Фесс. Великолепные иллюзии, неотличимые от реальности. Скажем, разбойникам виделся тащившийся по дороге богатый караван с небольшой охраной. Они теряли головы от жадности, бросались всем скопом… а там оказывался сам его светлость герцог с отборными пикинерами и арбалетчиками!
— Разумно, весьма разумно, — кивнул Фесс. — Одна иллюзия — а какой успех!
— Вот так-то маэстро Гольдони и помог нам извести разбойников, — развёл руками падре. — Простая история. Быть может, трубадур или миннезингер с севера поведал бы это лучше… приукрасив, разумеется, да ещё и положив на музыку…
— Простая, да, — кивнул Фесс. — Благодарю, святой отец. Больше вопросов у нас нет. Мы покинем вашу прекрасную деревню, едва стемнеет.
— Н-ну, зачем же так-то уж? — смутился священник. — Уж не думаете ли вы, синьор, что я пытаюсь заставить вас уйти? Именно сейчас, когда сердца ваши, я чувствую, начали склоняться к великой истине, к матери нашей церкви…
Когда-то он уже слышал это, про матерь нашу церковь, подумал некромант. В другой жизни, под другим небом. Пока… пока мир не изменился.
— Быть может, мы попытается снискать гостеприимство маэстро Гольдони, — пожал он плечами.
— О, помилуйте, синьор! Маэстро весьма нелюдим, а уж чтобы он открыл двери двум незнакомцам… даже если одна них столь очаровательна и обворожительна…
— Святой отец! Вы начали говорить мне комплименты? Как это мило с вашей стороны!
— Кхе, кхе, кхм… Я всего лишь хотел подчеркнуть, что вам лучше заночевать здесь, у Фабьо в траттории. У него отличная репутация, ручаюсь собственным честным словом.
— Быть может, святой отец. Быть может. Мы путешествуем налегке. Мы вернёмся, если с маэстро Гольдони нам не будет сопутствовать удача.
— И не забудьте о Крещении! — донеслось им вслед.
Фесс усмехнулся. У него это получалось всё лучше и лучше.
— Какой надоедливый старикан!
Меж тонких пальцев Аэсоннэ родился огонь, искорки запрыгали по аккуратно сложенному хворосту. Пламя радостно вцепилось в добычу, рыжие языки взметнулись, затрещали, костёр озарил старое кладбище, где посеревший и частично замшевший камень соседствовал с густой зеленью олеандров и кипарисов, по-хозяйки расположившихся меж могилами, а кое-где и сдвинув с мест совсем старые, позабытые кресты.
Некромант и драконица устроились на пороге обширного мавзолея. К узкой двери спускались поросшие сорной травой ступени, резьба стен, вычурные навершия, пилоны, карнизы цокольные и венчающие, вазоны на полукруглых подставках, консоли, их поддерживающие, розетки и прочие ухищрения камнерезов послужили хорошей опорой разросшейся калистегии с её крупными белыми цветами. Перед мавзолеем заботливые строители поставили две каменных лавки с высокими спинками. На одной из них сидел, откинувшись, Фесс, на другой разлеглась, запалив огонь, драконица, немедля задравшая ноги на верх спинки.
Южная ночь не была тиха — стрекотали бесчисленные цикады, басовито жужжали сумеречные жуки, в кронах разросшихся лавров не умолкали птицы. Над огнём танцевали бабочки, кто-то шуршал и шебуршился в зарослях, чьи-то коготки скребли — скр-скр! — по старому камню.
Некромант и драконица молчали. Им было хорошо вот так молчать, потому что каждый их них впитывал, жадно вбирал в себя эту ночь, запах медленно остывающей земли, пряных трав, смолы, жизни.
Они слишком долго спали. И сон их был полон кошмаров.
Аэ закинула тонкие руки за голову, лицо обращено к звёздам. Тонкие ноздри чуть подрагивают, прядки волос едва шевелятся под ночным ветром. Драконий огонь скрылся под слоем золы и пепла, однако он жив, готов полыхнуть в любую секунду…
Фесс сидел, смотря то на старые кресты, но на вольно раскинувшуюся на каменной лавке драконицу. Он думал о снах — страшных снах, коими изобиловал его сон. И лишь в одном из них, самом странном из всех — где они с Рысей, Рысей-первой, рука об руку идут сквозь туман, холодный и мокрый, пока наконец не выбираются на холм, где, окружённый морям серой мглы, стоит, словно вросший в землю, трактир с обнимающимися гномом и орком на вывеске.