Когда мы состаримся
Шрифт:
— Ты не крути мне тут! — перебил цыган в сердцах. — Какой я есть, такой есть. Разбойник так разбойник. Мне это звание нравится.
— Но ты не с преступным умыслом грабил, пойми, а чтобы дочь вызволить из омута греха. С высокой целью, Котофей. И не у всех брал, с разбором грабил.
— Будет тебе меня выгораживать, сам будешь в аду оправдываться перед н'aбольшим, ври ему, сколько влезет. А я и был и есть разбойник, крал, убивал. И попов тоже грабил. И сейчас пойду убивать.
— Я за душу твою помолюсь.
— Помолись, помолись. Твоя молитва стоит моей. Деньжонок лучше отвали — людей набрать! Им задаток нужен.
— Отвалю, Котофей, отвалю. Не серчай, Котофей, я ведь тебя люблю, ты же знаешь. Никогда я тебя не презирал, как другие. Всегда с тобой приветливо разговаривал, а укрывал сколько раз. Небось у меня не посмели тебя искать.
— Хватит языком молоть. Деньги давай!
— Даю, Котофей. Подставляй шапку!
С этими словами Шарвёльди подошёл к железному шкафу, закрытому на несколько замков, и стал отпирать их один за другим. Потом, поставив свечу рядом на стул, поднял тяжёлую дверцу.
У разбойника зарябило в глазах. Целая груда серебра высилась в шкафу, хватило бы на несколько горшков.
— Чего дать? Билетов или серебра?
— Серебра, — ответил цыган шёпотом.
— Шапку подставляй, говорю!
Взяв нож в зубы, Котофей обеими руками поднёс свою баранью шапку к шкафу, ровно мешок.
Шарвёльди запустил руки в серебро… и вытащил из-под него двуствольный пистолет, который поднёс цыгану к самому носу, взведя оба курка.
Неплохо придумано для подобных случаев: в куче талеров спрятать пистолет.
Разбойник отпрянул, от неожиданности даже всхрапнув и забыв вынуть нож изо рта. Так и застыл, откинувшись назад с ножом в зубах, с выкаченными глазами и выставленными вперёд руками.
— Видишь, — сказал Шарвёльди спокойно. — Могу и застрелить. Очень просто. Ты целиком в моей власти. Но обманывать я тебя вовсе не хочу, можешь убедиться. Держи шапку и забирай деньги!
И, положив пистолет рядом, Шарвёльди выгреб из шкафа пригоршню талеров.
— Гром тебя разрази за такие шуточки, — выдавил цыган сквозь зубы, в которых ещё оставался нож. — Зачем пугаешь человека? Чтоб тебя совсем!
Он не мог унять дрожь. При виде заряженного оружия всю его лихость сняло как рукой. Разбойник, он скорее дерзок, нежели храбр.
— Шапку держи!
И Шарвёльди бросил ему в шапку горсть талеров.
— Теперь видишь, что я не со страху тебя подбиваю? Убедился?
— Фу, разрази тебя гром! До чего напугал!
— Ладно, соберись с мыслями да послушай, что я тебе скажу.
Разбойник, разложив деньги по карманам, поднял брови и обратился в слух.
— Сам видишь: деньги твои украл не я, а то бы всадил сейчас две пули, одну в сердце, другую в лоб — да ещё сто золотых за это бы получил, которые за твою голову назначены.
Цыган улыбнулся застенчиво, будто похвалы выслушивал. Ему льстило, что его голову комитат оценил так высоко.
— Так что будь уверен: деньги твои унёс не я, а те, из усадьбы напротив.
— Грабители!
— Именно. Грабители. Хуже того: богоотступники. Доброе дело землю от них избавить. Всё равно как волка или ястреба подстрелить.
— Вот, вот, — закивал Котофей.
— Этот дерзкий юнец, который соблазнил твою дочь, ещё и другое невинное создание хотел в свои сети заманить. Две потребны ему, одна — под левый бочок, другая — под правый. И за то, что бедная, преследуемая девушка в моём доме искала спасение и за меня вышла, они с Топанди поклялись жестоко мне отомстить. За то, что я невинную душеньку из вертепа вызволил, они уже трижды исподтишка, самым подлым манером пытались меня умертвить. Один раз яду подсыпали в колодец. Хорошо, что сначала этой воды лошади напились — и все захворали от неё. Другой раз собак бешеных на улице на меня напустили, чтобы покусали. А ещё письма мне такие подсылали, что распечатаешь — и взорвётся в руках, на куски может разнести. Убить меня затеяли эти злодеи.
— Понимаю. Понимаю.
— Юнец этот думает, что жену мою возьмёт тогда к себе, второй любовницей. День — с ней, день — с Ципрой, дочкой твоей.
— Ух! Позли, позли меня ещё, позли хорошенько.
— Они там ни бога, ни закона не признают. Делают, что хотят. Ты когда последний раз дочку видел?
— Недели две назад.
— Не заметил разве, что сохнет она? Это он, проклятый, заморочил её. И погубит.
— Я сам его погублю!
— А что ты сделаешь?
Котофей ткнул перед собой ножом и крутнул им, показывая что всадит в грудь и повернёт несколько раз.
— А как ты к нему подступишься? Днём он с ружьём не расстаётся, как на охоте. А ночью усадьба вся кругом заперта. Заметят, что лезут, — вам несдобровать. Они тоже люди отчаянные.
— Можешь не сомневаться! Уж положись на меня. Кто Котофею попадётся, так просто не уйдёт. Крак! Только косточки захрустят. Шеи посворачиваю им как миленьким.
— Знаю, ты артист. Вот и ко мне ловко как проник. К ним точно так же можно пробраться: людей своих скрипачами, кларнетистами переряди.
— О-о-о, это забота не твоя! Котофей дважды одно и то же не повторяет. Уж я найду — как, никуда они не денутся.
— Только одно ещё. Ты сразу-то не убивай, сначала поспрашивай.
— Знаю. Куда мои деньги девали, попытаю.
— Не с того начинай! Вдруг да не сознаются.
— О, насчёт этого не сомневайся. Я гвоздиком им под ногтями поковыряю, головку стяну ремнём сыромятным — признаются, что в гробе отцовском припрятали, не то что там.
— Ты лучше меня послушай. Делай, как я скажу. Не старайся унесённые деньги разыскать. Подумаешь, сокровище! Несколько тысяч форинтов. Даже если не отыщешь, не беда, я тебе вдвое против этого дам. Сколько в котомке унесёшь. Тебе там кое-что другое надо раздобыть.
— Что?
— Грамоту за пятью чёрными печатями.
— Грамоту? За пятью печатями?
— А чтобы тебя не надули, другой бумаги не подсунули, ты ведь не сумеешь прочесть, послушай, какие там на печатях гербы. На одной печати — русалка с рыбьим хвостом и с полумесяцем в руках, это герб Аронфи. На другой — аист с тремя пшеничными колосьями в лапе, это герб исправника, третий герб, Няради, — единорог в полуколесе, четвёртый, заседателя, — корона и рука с мечом. А пятая печать, она должна быть посередине — с гербом самого Топанди: венценосной змеёй.