Когда мы состаримся
Шрифт:
XXIII. Радость
— Ну, теперь побыстрее к твоей, — сказал Лоранд на следующее утро брату. — Свои дела я уладил.
Деже не стал спрашивать — какие, и без того нетрудно было догадаться. Они с Топанди быстро должны были всё решить. Топанди — приёмный отец девушки, и Лоранду достаточно было только открыться ему во всём, о чём он до дня катастрофы имел столь грустное право умолчать.
Деже и не догадывался, что «уладил» относилось единственно к посещению ими Шарвёльди. Да и как было додуматься, что Мелани, которую ему представили как невесту Дяли, всего за неделю перед тем была кумиром брата, светочем его души?
И светоч этот погас.
И если убить Лоранда не удалось, его превратили, во всяком случае, в живого мертвеца. Этот человек ходил, разговаривал, участвовал в житейских делах, смеялся и развлекался; но сам-то знал, что с некоторых пор лишь притворяется живым.
Подразумевая всё ещё Ципру, Деже только осведомился:
— Когда?
— Вот как вернёмся, — с лёгким сердцем ответил Лоранд.
— Откуда?
— С твоей свадьбы.
— Но ты же сказал, что моей должна предшествовать твоя.
— Фу, опять ты за своё крючкотворство! — вспылил Лоранд. — Я тебе говорил о явке, а не о приговоре. Хотел, чтобы моя ответчица была вызвана раньше, только и всего. А у тебя есть возможность быстрее провести своё дело по инстанциям. Ты по просроченной ипотеке долг взимаешь, и твоё разбирательство продлится самое большее три дня.
— Ну и объяснение! Ты хочешь сказать, что твоя свадьба потребует более долгих приготовлений?
— Гораздо более долгих.
— Какие же такие сложности у вас с Ципрой?
— Ты сам прекрасно знаешь. Такие, что она до сих пор некрещёная. А первое, что потребуется для свадьбы, это выписка из церковной книги. Топанди растил бедняжку как дитя природы. Не могу же я её такой к матушке привести! Сначала ей надо усвоить элементарные христианские понятия и буквы знать хотя бы не хуже крестьянки. А на это недели уйдут. Вот и приходится ждать.
Нельзя было не признать основательности этих доводов.
И Лоранд, может быть, говорил всё это даже почти всерьёз. Может быть, приходила ему мысль, что девушка, любящая его всей душой, счастлива была бы и разбитое сердце получить. Но с ней он ни слова об этом не проронил. Ципра видела его в безутешном отчаянии над тем письмом, и было бы чистой насмешкой над её верностью предложить ей теперь руку вчерашнему кумиру назло. В ответ на пылкое чувство не иметь ничего взамен, кроме леденящей мести.
Надо дать сердцу отойти. Пускай взбудораженные чувства вернутся в своё русло.
А тем временем добрым уроком послужит супружество Деже. Почаще бывать в Ланкадомбе, где молодая пара проведёт свой медовый месяц. Любовь — наглядный пример и лучший учитель. А потом… ведь и кладбище весной зеленеет.
В полдень оба молодых человека вернулись в Солнок.
А оттуда вскоре же поехали домой.
О, заветное слово: домой! Домой, где ждёт родная мать! В скольких тешащих душу местах ни побывает человек, в каких хоромах тщеславия иной раз ни погостит — и сам даже своё гнездо совьёт, собственный дом оснуёт, — а всё-таки со сладостным замиранием вступает он опять под родимый кров, где стараниями материнских рук всё сохранилось как в далёком детстве, всё напоминает, подсказывает: пока ты вёл там свою бурную, разнообразную жизнь, здесь для любящего сердца время остановилось и прошлое стало единственной усладой и отрадой.
Здесь в аккуратном порядке хранятся все твои детские игрушки: хоть снова садись и играй. Здесь сложены все твои потрёпанные школьные книжки: можешь опять перечитать и вспомнить давно позабытое, что слыло когда-то последним словом науки.
Целую счастливую неделю Лоранд провёл дома. Фанни же мамаша Фромм увезла тем временем обратно в Пожонь.
После того как Деже попросил Фанниной руки и она стала его невестой, привезти её к себе полагалось из родительского дома.
И всё семейство Аронфи за исключением матери жениха отправилось по прошествии недели за невестой.
В двухэтажном домике на Фюрстеналлее встретили их те же лица, только постаревшие на десять лет. Всё тот же Мартон кинулся отворять дверцу фиакра, только хохолок на голове стал у него белый, точно у какаду. И папа Фромм по-прежнему поджидал гостей в дверях, хотя подбежать к ним уже не мог: половина тела у него отнялась после удара. Он стоял, опираясь на костлявого, долговязого молодого человека, которому, вероятно, немалых усилий стоило с помощью разных свирепых фабр придать вид настоящих усов редким волоскам, никак не хотевшим расти на верхней губе. Нетрудно было признать в нём Генриха. Добрый малый, наверно, улыбнулся бы в эту минуту во весь рот, кабы не эти проклятые, стягивавшие губы нафабренные усы.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать! — слышалось со всех сторон.
Папа Фромм протянул здоровую руку бабушке, Генрих бросился на шею Деже, а Мартон, тот подтолкнул локтем Лоранда, подмигивая шутливо:
— Ну что? Обошлось?
— Обошлось, старина. И всё благодаря твоей палке, — отвечал Лоранд, извлекая из-под плаща Мартонову дорожную палку, украшенную серебряным набалдашником взамен прежнего костяного в виде собачьей лапы.
Старый подмастерье был донельзя доволен, что дорогую его сердцу реликвию так отличили.
— А правда, — подмигнув, спросил он с ещё большим любопытством, — что с этой вот палкой вы от двух разбойников отбились? Барчук писал.
— Нет, старина, только от одного.
— С ног его сбили, да?
— Не успел, он уже убежал. Ну вот, кончились мои годы странствий; отдаю вам палку обратно с благодарностью.
Но не от серебряного набалдашника получил главное удовольствие Мартон. Он понёс вернувшуюся к нему палку к подмастерьям, показывая её как некий трофей и повторяя с торжеством, что этой самой палкой старший барчук троих разбойников в пуште уложил. Он, Мартон, и на тысячу мекленбургских тростей теперь её не променяет.
Тут же была и дряхлая Фроммова бабушка, с гордостью сообщившая, что как раз сотую пару чулок кончила для Фанниного приданого.
И была сама оставляемая нами под конец Фанни, которая день ото дня становилась всё красивей, всё милее. Они обнялись с бабушкой Деже, будто век не видались.
— Значит, будешь всё-таки нашей дочкой!
И все любовно поглядывали на Деже, наперебой осыпая его похвалами.
— Какой стал красивый мужчина! — восхищалась бабушка Фромм.
— А славный какой! — подхватывала мамаша Фромм.