Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Она здесь! — заорал Максим, поняв, что ему ни за что не вытащить клинок левой рукой, балансируя на плечах Ульриха. От неожиданности пикинёр зашатался, Макс окончательно потерял равновесие, и оба они покатились кубарем. Факел, оброненный младшим стражем, отлетел в сторону. Шустал выхватил свой кацбальгер.
— Вон она!
Женщина показалась на большой развилке. Присев на корточки и уперев ладони в кору вяза, она медленно поворачивала голову, обводя взглядом троих мужчин. Свет факелов — Ульриха, воткнутого в землю у корней дерева, и Иржи, который высоко поднял свой факел в руке — очертили привлекательную фигуру, хотя и несколько
— Нашли, — спокойно прокомментировал капрал, хотя факел в его рук чуть подрагивал.
Ламия прыгнула. Оттолкнувшись от дерева, она спикировала вниз, целясь зубастой пастью в горло Шустала. Тот увернулся, отмахнувшись кацбальгером. Клинок прошёл рядом с тварью, не задев её, а та, всё больше теряя прежний соблазнительный вид, выкинула вперёд руку. Макс с изумлением наблюдал, как изящная кисть, сжатая в кулачок, ударила в стальную кирасу Шустала — и Иржи, отлетев метра на два, опрокинулся навзничь.
Ульрих, забористо ругаясь, уже поднимался на ноги. Протазан его остался у дерева, поэтому пикинёр выхватил из ножен короткий и широкий фальшион со скошенным у острия лезвием. Максим, тоже успевший встать, выставил перед собой палаш. Ламия посмотрела сначала на одного, потом на другого, словно примеряясь, с кем расправиться первым — и выбрала Ульриха.
Пикинёр, в отличие от капрала, уворачиваться не стал: подгадав момент, он взмахнул своим тяжёлым оружием и рубанул сверху вниз, наотмашь. Удар пришёлся в правую ногу твари, срезав её чуть ниже колена. Ламия яростно зашипела, и в ответ дала Ульриху затрещину, отправившую того во второй раз за ночь прокатиться кубарем по земле. Прежде, чем пикинёр успел подняться снова, зубастая пасть сомкнулась на его предплечье, заставив выронить фальшион.
Ульрих взвыл. Ламия выпустила руку и метнулась к горлу, но сбоку появился Макс. Опасаясь ненароком проткнуть товарища, он просто всем телом влетел в женщину, сбросив её с лежащего на земле пикинёра. Ловко, как кошка, она перекатилась и встала на четвереньки. Максим, оказавшийся сидящим на вытоптанной земле, поднял палаш, наставив его на ламию. Та насмешливо фыркнула и склонила голову на бок, с прищуром разглядывая противника.
Завозился, приходя в себя, Иржи. Ламия повернула на шум голову, и Максим, пользуясь шансом, поднялся на ноги. Он без особого удивления отметил, что из отрубленной ноги женщины не вытекло ни капли крови, и что голень со ступнёй слабо шевелятся на земле, делая явные попытки ползти в сторону своей хозяйки. Впрочем, ламии полученное увечье, похоже, никак не мешало: оттолкнувшись коленом и ладонями, она, полностью игнорируя палаш, ударилась в Макса.
Клинок, уже начавший разгораться знакомым белёсым светом, вошёл под левую грудь и вышел из спины твари, но та будто и не заметила этого — раскрытая пасть потянулась к горлу младшего стража. Максим, всё ещё сжимая рукоять, в отчаянии ударил по приближающимся зубам кулаком левой руки. Ламия в удивлении отшатнулась, но тут же рот распахнулся ещё шире, и сомкнулся на запястье младшего стража.
Макс вскрикнул, чувствуя, как острые зубы впиваются в тело, проникая всё глубже и глубже. Определённо, это уж никак не походило на обманку, которую демонстрировала прошлой ночью прожора. Тёплая кровь ручейками побежала по запястью под рукав дублета.
«Надо было перчатки купить!» — почему-то вспомнилось Максиму. Он резко, судорожно, рванул руку, высвобождая укушенную кисть — и ламия выпустила её. В тот же миг прямо изо рта твари вылезло сияющее остриё протазана.
— Попалась! — кровожадно пропыхтел Ульрих, удерживая насаженную на пику, словно бабочка, ламию. Та шипела и дергалась из стороны в сторону. Казалось, она готова расстаться с половиной головы, если только это даст возможность высвободиться.
Пошатываясь, к ним уже спешил Иржи. Максим, выпустив бесполезную рукоять палаша — клинок тут же, на глазах, стал тускнеть и гаснуть — потянул из-за пояса осиновый кол. Женские руки молотили по воздуху, стараясь вцепиться в лицо стражнику, но тут мелькнул кацбальгер, и сначала одна, а затем вторая, кисти упали на землю.
— Коли! — заорал капрал. Он был без шлема, из-под всклокоченных волос на лоб сбегала струйка крови.
Макс ударил. «Это не человек, не человек, не человек» — билось в мозгу. Осина вошла в красивое, ещё недавно такое манящее, тело, рядом с клинком палаша, но чуть левее. В кошачьих глазах впервые промелькнуло нечто, похожее на ужас. Шустал взмахнул кацбальгером, и двумя ударами отсёк голову твари, продолжающую корчиться на пике, открывая и закрывая рот. Обезглавленное тело рухнуло на землю.
— Кирпич или камень, быстрее!
Парень лихорадочно озирался вокруг. Наконец, возле надгробия, которое перед дракой рассматривал Ульрих, Макс увидел небольшой обломок могильной плиты. Подхватил его — камень оказался довольно тяжёлым — и протянул Иржи.
— Сам. Сам давай, — отмахнулся тот, тряся головой. Похоже, капрала крепко приложило о землю: на кирасе была видна солидная вмятина. Шустал наклонился над телом ламии, отрубил ступню уцелевшей ноги, и побрёл ко второй, упорно продолжавшей ползти в их сторону. Тут капрал не рассчитал замах и кацбальгер, срезав ступню, ушёл глубоко в землю. Иржи тяжело сел рядом с ним.
Ульрих уже прижимал к земле пику с насаженной на неё, и всё ещё живой, головой твари. Макс размахнулся, и что есть сил загнал обломок надгробия в раскрытый рот. Клацающие зубы в последний раз сомкнулись на камне и голова, наконец, перестала шевелиться.
— Пресвятая Дева! — донёсся до них скрипучий голос Фишера. — Все целы?
К часу ночи всё было кончено: подтянувшиеся на место стражники из остальных троек, отчаявшись отыскать посреди ночи на заброшенном погосте лестницу, просто подсадили нескольких человек наверх, и те достали из старого вяза небольшой гроб. Тут же, под деревом, выкопали глубокую могилу, уложили останки ламии в гроб — Фишер лично проследил, чтобы тело не забыли перевернуть спиной вверх — и закопали, тщательно разровняв землю.
Как сказал капрал, свежая чёрная сырость земляных комьев подсушится ветром, сравняется дождями. Минует осень, пройдёт зима, и никто уже не сможет узнать, что лежит под старым вязом. Когда же подойдёт время очередного большого праздника, и на пражских храмах весело зазвонят колокола, ламия уйдёт навсегда, превратившись всего лишь в горстку костей и праха.
Макс, рука которого была замотана тряпками и висела на перевязи, только теперь заметил, насколько невысокой и худенькой была ламия. В гробу обнаружилось несколько медных браслетов с зелёными стекляшками, а ещё высохший и почти рассыпающийся в пыль веночек из полевых цветов.