Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
Он осторожно постучал в дверь и пение тотчас прервалось.
— Пани Эвка, у вас всё в порядке? — шёпотом поинтересовался Макс. — Простите, что беспокою так поздно.
За дверью завозились, послышался скрип ножек стула по доскам пола.
— Пани Эвка? — Максим нахмурился. А что, если в дом влезли воры? Водяной может быть хоть сто раз некоронованным королём Кампы, но ведь случается, что грабят и королей.
— Пани Эвка? — он ещё раз постучал. Возня за дверью усилилась. Решив, что уж лучше краснеть и извиняться, парень толкнул дверь и вошёл
На постели, натянув стёганое одеяло до самых глаз, сидела молоденькая девушка. Максиму были видны только худенькие плечи в белоснежной сорочке и полуприкрытые пушистыми ресницами большие выразительные глаза, которые сейчас смотрели на него со смесью ужаса и отчаяния. Зелёные, прозрачные, с пляшущими в глубине искорками, как если бы солнечные лучи играли в быстрых речных водах.
Макс в изумлении смотрел на незнакомку, а она на него, не убирая от лица одеяла. На глазах девушки показались слёзы, быстро прочертив от уголков вниз, к щекам, две дорожки.
— Простите, пани… А…
Где-то ударил колокол, ему ответил другой, третий: били четыре пополуночи, заканчивался «ведьмин час». Девушка то ли вскрикнула, то ли застонала, и с головой накрылась одеялом. Максим ошеломлённо смотрел на дрожащий комочек на кровати, потом неуверенно шагнул к ней и кончиками пальцев коснулся простёганной ткани.
— Пани, вы…
Одеяло медленно откинулось. На парня смотрело изборождённое морщинами старческое лицо, и по щекам из печальных черепашьих глаз струились слёзы.
Глава 12
«Одна кума одной куме нашептала…»
— Пан Резанов, вы каждую ночь будете возвращаться в подобном виде? — спокойно поинтересовался водяной, сидя утром за завтраком.
На столе исходил паром горшок сваренной на молоке пшеничной каши, щедро приправленной маслом и мёдом. Неизменный кувшин холодного пива был тут же, как и хлеб, и сыр, а ещё деревянная миска с мочёными яблоками, небольшой горшочек с простоквашей и широкая тарелка, на которой были выложены ломтики запечённой тыквы — первой тыквы из урожая этого года, как заметил хозяин дома.
— Простите, пан Кабурек. Я вовсе не хотел доставлять беспокойства, а тем более пугать пани Эвку… — Макс посмотрел на свою руку. Кисть была теперь аккуратно перебинтована чистой холстинкой, под которой дочь водяного приложила на раны какие-то травки. Боли уже не было и в помине, а когда парень попытался, проснувшись, осторожно пошевелить пальцами, к его радости оказалось, что все они прекрасно слушаются.
— Да я не про беспокойство, — отмахнулся водяной. — Я про то, что вы как будто нарочно лезете на рожон и в самое пекло.
— Работа такая, — пожал плечами Максим, вспомнив слова Брунцвика. — Пан командор учил, что жизнь стража не ценнее жизни тех, кого нужно защищать ночью.
— Много он понимает, ваш пан командор, — проворчал Кабурек, но было понятно, что ворчит он скорее для виду. — Ну, рассказывайте теперь, как вы укрощали ламию на кладбище.
Макс удивлённо поднял брови.
— Вы, пан, вроде и без меня всё знаете?
— Вовсе не всё. Знаю, что удалось, и что вы были непосредственным участником событий. Вижу, что не врут, — водяной выразительно посмотрел на забинтованную руку.
— Откуда только вы первым новости узнаете?
— От хохликов, конечно, — хмыкнул Кабурек.
Максим начал рассказывать, и на этот раз даже отчасти порадовался, что Эвка снова не сидит с ними за одним столом. С одной стороны, ему вовсе не хотелось, чтобы она решила, будто он нарочно хвастается. Собственно, даже тестю парень пересказывал всё произошедшее как бы отстранённо, словно посторонний наблюдатель, не вдаваясь в подробные описания. С другой стороны, такой рассказ в самом деле мог бы напугать дочь водяного.
Ну а с третьей — несмотря на то, что обернувшаяся обратно в старуху Эвка, увидев пропитавшуюся кровью повязку, ахнула и разом забыла о своём горе; несмотря на её хлопоты с перевязкой, желание немедленно растопить печь и накормить раненого мужа лечебным бульоном; несмотря на то, что она ни в какую не соглашалась идти спать, пока Макс — коря себя, но не видя другого выхода — не прикинулся уснувшим. Несмотря на всё это, он до сих пор не понимал, как же ему следует себя вести, и как быть с тем перевоплощением, свидетелем которого он ненароком стал ночью.
Парень хотел было заговорить на эту тему с водяным, но не знал, как подступиться к деликатному вопросу. К тому же у него были подозрения, что Кабуреку совсем не понравится и сама тема, и поведение зятя. Вариант спросить совета у Иржи отпадал сразу, как и вариант побеседовать с командором, или попытаться попасть на приём к господину Майеру. Максим подумал было о каком-нибудь священнике, но тут же засомневался, не навредит ли он тем самым водяному и его дочери.
«Попрошусь в пятницу в Йозефов и поговорю с рабби Лёвом», — решил Максим. Своё повествование об охоте за ламией он уже закончил, и теперь, вслед за Кабуреком, активно орудовал ложкой, подчищая из горшка остатки каши. Оба молчали и только торопливо жевали: водяной спешил на мельницу, а Макс хотел поскорее вернуться в кордегардию. Перед тем, как уйти, парень заглянул на кухню: Эвка сидела у очага и что-то вязала.
— Пани, — смущённо позвал он её. — Вот, возьмите, пожалуйста.
Максим выложил на ладонь женщины золотую монету, полученную от командора. Эвка недоумённо посмотрела на мужа.
— Это мне выдали в награду за минувшую ночь. Пожалуйста, купите что-нибудь для себя. Или для дома, если нужно. Может, продукты там, или ещё что. Не хочу быть нахлебником, — вдруг решительно добавил он. Старуха едва заметно кивнула и положила монету в кармашек своего передника.
У Малостранских башен младшего стража встретил уже знакомый капрал Цвак, похоронным тоном поздравивший его с успехами прошлой ночи и просивший также поздравить Иржи и Ульриха. При этом вид у капрала был таким, словно Цвак уже сидел у их смертного одра.