Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Идём. Пусть господин Майер сам с ними разбирается.
— Стоять, — резко окликнул их Хонза. — Что там про господина Майера?
— Я не в вашем подчинении, сударь, — заметил Максим, — чтобы вы меня понукали, как лошадь.
— Что ты сказал про господина Майера?
— «Вы», сударь. «Вы». Это словно очень нетрудно запомнить и, поверьте, ещё легче применять.
По щекам Хонзы заходили желваки, но он всё-таки сдержался и с максимальным презрением выдал:
— Что «вы» говорили о господине Майере?
— Что вам придётся объяснять ему, почему не пустили
— Брехня, — неуверенно подал голос один из солдат.
— Разумеется. Так господину Майеру и заявите.
— У нас тут своё право! — вмешался второй.
— Насколько мне помнится, — Максим уже понял, кто стоит перед ним, — таможенная стража находится в ведении императорской канцелярии. Как и ночная вахта. И ваше право, — он сделал шаг вперёд, и говоривший солдат от неожиданности попятился, — ограничивается взвешиванием и пошлинам. А не решением того, кого и куда пускать или не пускать.
— Это ещё видно будет, — пробурчал Хонза. — Мы и смутьянов с Тына выдворяем.
— Идём, — развернулся Максим, — до Ратуши рукой подать. Сдаётся мне, судари, что самое большее через четверть часа вы будете уже не здесь, а при ассенизаторских телегах. Работа нужная, даже по-своему почётная, и самое главное — не оставляющая времени для праздной болтовни.
Упоминание ассенизаторских телег, похоже, окончательно убедило таможенников: кажется, эту присказку господина Майера в Праге неплохо знали. Ворча что-то себе под нос, Хонза всё-таки посторонился и махнул рукой, показывая, что приятели могут пройти.
— Они всегда такие приветливые? — вполголоса поинтересовался парень, когда от поста при входе их заслонила многоязычная толпа людей и нелюдей, перетекающая по внутренним дворам Унгельта.
— Это Хонза. Скотина. Не повезло наткнуться именно на него.
— Личные счёты?
— Ага. Давние. Была тут одна дочка корчмаря, за которой мы оба ухлёстывали.
— Наверное, и поединок был?
— А как же.
— И что, она за него замуж вышла?
— Какое там! — усмехнулся Иржи. — Замуж она вышла за пана Ждяра из Гералека. Пока что я, что Хонза два месяца валялись в лазаретах, залечивая раны. Нас это, правда, не примирило. А чего ты решил вдруг про господина Майера ляпнуть?
— Да как-то само вырвалось.
— Могли же и не поверить.
— Могли. Но очень уж кофе хочется.
Расспрашивая встречных то на чешском, то на немецком, а то и просто знаками, они, наконец, отыскали в одной из галерей лавочку, которую недавно арендовал турецкий торговец.
— Доброго дня, пан! — поздоровался Иржи, но тут же лицо его грустно вытянулось, когда дородный усатый турок, улыбаясь, затараторил в ответ на родном языке. Познания Шустала в немецком тоже не помогли — купец, продолжая вежливо улыбаться, только пожимал плечами и качал головой.
— Кава? Ка-ва? — попытался втолковать торговцу Макс. Лицо турка приобрело сосредоточенное выражение.
— Ка-ва? — повторил младший страж.
— Кахве? — неуверенно переспросил купец.
— Кахве! — радостно закивал Максим.
Торговец удивлённо посмотрел на него и хлопнул в ладоши. Откуда-то из внутренних помещений появился мальчишка, мужчина отдал ему распоряжения, и помощник тут же скрылся. Приятели тем временем разглядывали лавку.
На полках здесь громоздились аккуратные свёртки ковров и медная посуда с искусной чеканкой. Стояли мешки — в одном, чуть приоткрытом, Макс разглядел россыпь фиников. На стене за прилавком были подвешены несколько изогнутых сабель в богато украшенных ножнах.
Мальчишка вернулся, неся поднос. Ручки подноса он обернул тряпкой, на стальной поверхности, явно сильно нагретой, был рассыпан песок, а в песке стояла вместительная джезва. По лавке поплыл аромат свежесваренного кофе.
Осторожно водрузив свою ношу на низенький столик, мальчишка метнулся обратно и тут же притащил другой поднос, поменьше, на котором позвякивали три стакана-армуда и серебряная вазочка с неровно наломанными кусочками сахара. Компанию стеклянным составляли три глиняных стакана с холодной водой.
— Кахве! — приглашающим жестом указал хозяин на низенькие стулья вокруг столика.
— Похоже, он решил, что мы просим его угостить нас, и собираемся вести переговоры о каких-то крупных поставках, — заметил Иржи.
— Надеюсь, ты не предлагаешь отказываться? Да и не вежливо. Лучше уж пусть будет казус непонимания. Хотя, надеюсь, мы всё-таки как-то договоримся.
— Нам за этот казус командор может головы снять. И без всяких договоров.
Купец тем временем снова отдал мальчишке какое-то указание и, отпустив помощника, принялся разливать кофе по стаканам. Кофе, как и полагается истинно турецкому, был густым и чёрным. Максим из вежливости добавил в свою порцию два кусочка сахара, и с удовольствием потягивал горячий ароматный напиток — а вот Шустал, попробовав кофе и скривившись от горечи, щедро уложил в армуду десять кусочков. Положил бы и больше, но напиток и так уже поднялся вровень с краями стакана.
— Хотим купить, — попытал счастья Макс, показывая на джехву и делая интернациональное движение пальцами, которое, как он надеялся, и здесь тоже означает деньги. Потом полез в кошель и извлёк из него одну из серебряных монет, которые получил в качестве подъёмных.
Глаза торговца слегка прищурились, вежливая улыбка стала шире: он, наконец, сообразил, зачем пожаловали незнакомцы. Купец что-то сказал на турецком, махнул рукой на дверь, за которой скрылся мальчишка, потом повторил сказанное и, видя, что его совершенно не понимают, благосклонно повёл ладонью: мол, не переживайте, сейчас всё уладим.
Действительно, минут через десять мальчишка вернулся в сопровождении турка помоложе, который на вполне приличном чешском поинтересовался, чем они могут быть полезны уважаемым панам.
Уважаемые паны объяснили, что хотели бы купить кофе. Ответ несколько удивил переводчика, но, похоже, не хозяина лавки. Тот быстро заговорил, и вердикт был коротким: десять талеров за батман.
— Что такое батман? — переспросил у Иржи Максим. Тот только пожал плечами.
— Батман — это мера веса, — любезно подсказал молодой турок.