Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Сразу за Староновой синагогой.
Отряд миновал новенькую Еврейскую ратушу, где Шустал, коснувшись полей своей шляпы, вежливо поприветствовал степенного вида седовласого мужчину, стоявшего в открытых дверях и о чём-то разговаривавшего с молодым собеседником.
— Это Мордехай Майзел. Он…
— Знаю, — улыбнулся Максим. — Финансист.
— Ростовщик.
— По сути, одно и то же. На его деньги построена эта ратуша, вымощены здешние улицы, строятся новые дома.
— Правильно.
— Только вот время пока ещё не идёт вспять, — закончил парень.
— Ты это о чём?
— Когда-нибудь на этой ратуше, возможно, появятся часы, идущие вспять. На них вместо цифр будут буквы еврейского алфавита. На идише и иврите читают справа налево.
— И как, помогло это сберечь время? — поинтересовался Иржи.
— Не думаю. А кто второй?
— Ицхак Кальман. Секретарь ратуши.
Имя вызвало у Макса смутные воспоминания. Он определённо встречал его в пражских легендах и историях, но, как ни старался, не смог в точности восстановить в памяти, чем именно прославился пан Кальман. Впрочем, времени на это уже не было: отряд миновал Староновую синагогу и остановился возле небольшого домика в два окошках, спрятавшегося позади неё.
— Пан капрал, — тихонько позвал Максим.
— А?
— Скажи, а правда, что на стенах этой синагоги до сих пор видны следы крови, оставшиеся после погрома?
— Какого именно? Знаешь, сколько их уже было с тех пор, как евреи поселились на этом месте!
Младший страж поразмыслил и уточнил:
— При Вацлаве Четвёртом.
— Ааа… — лицо Иржи потемнело, брови нахмурились. — При этом балбесе… Ты, наверное, про тысяча триста восемьдесят девятый год?
— Наверное. Не помню точную дату.
— Тогда на Пасху вырезали половину Еврейского города. Да. Правда. Кровь до сих пор можно различить на стенах синагоги — так говорил рабби Лёв, и я ему верю. Кроме того, мы регулярно имеем дело с последствиями.
— В каком смысле?
— Ну… — Шустал рассеянно наблюдал, как его солдаты составляют пики и мушкеты, переговариваются; кто-то потягивал воду из поясной фляжки, кто-то, достав из сумки сухарь, торопливо перекусывал, пользуясь свободной минутой. — Жители Йозефова прекрасно помнят о тех событиях. У них, кажется, даже есть на этот счёт то ли гимн, то ли молитва, то ли просто стихи. А теперь представь себе, какие кошмары может породить память множества поколений о пережитом ужасе. Здесь, у Староновой синагоги, спокойных ночей не бывает вовсе. Спасибо королю Вацлаву Четвёртому.
— Вот уж действительно — природа отдыхает на детях великих родителей, — заметил Макс. Иржи фыркнул:
— Воистину.
— Мы не постучимся к пану Бецалелю?
— Зачем? Он и так знает, что мы здесь. Как только будет готов — пригласит внутрь сам. Вот, пожалуйста!
Дверь домика открылась. Старый каббалист обвёл взглядом отряд и, остановившись на двух приятелях, приветливо улыбнулся:
— Доброго вам вечера, паны стражники. Прошу, окажите честь, — рабби Лёв слегка поклонился, одновременно делая приглашающий жест рукой.
Глава 20
Бенедиктинские ворота
В маленькой комнатке, служившей кабинетом, почти всё пространство занимал большой стол, заваленный книгами и свитками. Рабби Лёв извлёк из простенка между книжными полками пару складных стульчиков-савонарол и, ловко раскрыв их, предложил гостям. Сам каббалист, обойдя стол, уселся на не слишком удобный с виду, и явно тяжеленный, деревянный стул с узким сиденьем и высокой спинкой. И сиденье, и спинку покрывала затейливая резьба, в которой местами угадывались еврейские буквы и очертания каких-то фантастических зверей.
— Как прошлая ночь, пан Бецалель? — поинтересовался капрал.
— Хвала Всевышнему, — отозвался старик.
— Значит, я расставлю людей на обычные посты, — удовлетворённо кивнул Шустал.
— Пан Бецалель, — заговорил Максим. — Я попросил поставить меня в сегодняшнюю вахту, чтобы спросить у вас…
— … почему с дочерью пана Кабурека произошло то, что произошло?
— Да, — Макс замялся, но, понимая, что время не терпит, продолжил:
— Она ведь очень добрая. Совершенно безобидная. Не могу представить, чтобы Эвка кому-нибудь причинила зло, да ещё такое, за которое нужно было бы так сурово наказывать.
— Не нам судить, кто невинен, — спокойно заметил каббалист. — Но в случае с пани это не наказание.
— Что же тогда? Проклятие? Каждую ночь в «ведьмин час» она снова становится прежней, — рассказывал Максим, чувствуя, как при этих словах на него с изумлением уставился Шустал. — Значит, случившееся можно обратить вспять?
— Прошлое, пан Резанов, нужно оставлять прошлому. О нём надлежит помнить, ибо такая память делает нас чуточку мудрее. Но с ним бессмысленно сражаться. То, что случилось — уже случилось. Зато от нас зависит то, чему ещё только предстоит случиться.
Макс лихорадочно обдумывал услышанное. Потом мрачно посмотрел на старика:
— Вы ведь знаете, кто в этом виноват. Так? Но не скажете мне их имён.
Рабби Лёв легонько улыбнулся:
— Пани Хелена объяснила вам этот урок. Однако вам следует знать, что я не страшусь имён. Я страшусь того вреда, который эти имена способны принести моему народу, особенно тогда, когда меня уже не будет на свете.
— Кто такая пани Хелена? — поинтересовался Иржи. — И почему вас вдруг должно не стать на свете? Вам угрожали?
Улыбка старика стала шире:
— Вы молоды, пан Шустал, а молодости свойственно забывать о том, о чём неустанно помнит старость: что человек смертен. Однажды я уйду, как и все прочие, но у тех, о ком мы говорим, долгая память и достаточно терпения, чтобы дождаться своего часа для мести.
— Значит, вы ничем нам не поможете, — Максим старался говорить спокойно, но в голосе всё-таки сквозили нотки разочарования. Старый каббалист о чём-то задумался и некоторое время молчал, внимательно разглядывая младшего стража. Затем с такой же тщательностью изучил Шустала, которой от пристального взгляда рабби Лёва нетерпеливо заёрзал на своём стуле. Наконец, раввин заговорил: