Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Пани Резанова, — от такой формулировки Макс невольно вздрогнул, поскольку прежде подобным образом Эвку называли лишь раз: её отец, в день появления парня на Кампе, — увидела то, что не должна была видеть, и услышала то, что слышать не следовало. Вам не нужно исправлять прошлое, вам следует созидать будущее, — он замолчал и выжидающе посмотрел на младшего стража.
— Солнце? — сообразил Максим. — Эвка изменилась, когда утонуло солнце. Но ведь даже сам пан Кабурек сказал, что не в состоянии поднять солнце из Чертовки!
— Он совершенно прав, — кивнул каббалист. — Управлять светилом не
— Вы меня обнадёжили, пан Бецалель, — с горькой иронией усмехнулся Макс.
— Очень рад. Иногда остаётся только надежда, и удивительно, как она способна питать наши, казалось, вконец иссякшие силы.
— Моих сил всё равно явно не хватит на такое сражение.
— Но ведь никто и никогда не сражается в одиночку, — заметил старик.
— Действительно. Видимо, остаётся отыскать подъёмный ворот, поставить его на берегу и тянуть солнце из воды, как здоровенного сома, — сказал парень. Каббалист снова легонько улыбнулся, показывая, что оценил шутку. Затем произнёс несколько слов на незнакомом собеседникам языке, и тут же перевёл их:
— Дай мне, где стать — и Землю поверну.
— По-моему, это был Архимед? — неуверенно спросил Максим. Старик благосклонно кивнул.
— Я скажу вам, где стать, пан Резанов. В том месте, которое не принадлежит ни земле, ни воде, ни воздуху, ни огню, но — всем им разом. На Карловом мосту. Я скажу также, где ваш рычаг. Он в вещах, что разом напомнят и о величии, и о смирении.
— Простите, пан Бецалель, но мне это совершенно ни о чём не говорит, — заметил парень. — И потом, почему именно я? В конце концов, до меня сюда пришла пани Хелена, почему ей не было позволено повернуть Землю?
— Потому что некоторые права, как и обязанности, мы не вольны выбирать. Хотим мы того, или нет, они даются от рождения и до смерти, — каббалист помолчал, и потом вдруг добавил, будто невпопад:
— Кровь — великое дело.
— О чём это он? — допытывался Шустал, когда они, уже покинув дом рабби Лёва, шагали к Бенедиктинским воротам, где был южный вход в Еврейский город. — И кто такая пани Хелена?
— Одна знакомая.
— Благодарю за доверие, — проворчал капрал.
— Это не мой секрет, поэтому хочешь — обижайся, но рассказывать про неё не имею права.
Иржи некоторое время шёл молча, потом махнул рукой, будто соглашаясь с таким условием:
— Ладно. А что там про кровь?
— Да это вообще из Булгакова, — Максим покосился на приятеля. — Писатель, Михаил Афанасьевич.
— Твой современник?
— Нет, на сотню лет меня старше. Только я не пойму, откуда рабби Лёв знает эту цитату. Или, может, он не цитировал ничего, а просто так совпало?
— Всё может быть. Правда, такой человек никогда и ничего не делает без причины. Значит, должно что-то быть за его словами.
Они добрались до ворот; с собой на этот пост Иржи взял только двух мушкетёров — Бедржиха и Вацлава. Бенедиктинские ворота, названные так по древнему монастырю, занимавшему весь квартал за костёлом Святого Микулаша, на северной стороне Староместской площади, были единственными воротами Йозефова, остававшимися открытыми ночью. Кладбищенские, Духовы — на западе и Онуфриевы — на севере, после заката запирались лично примасом Еврейского города.
Ещё четыре стражника остались дежурить у Староновой синагоги, а вторая четвёрка должна была патрулировать тесные улочки. В отличие от обычного поста, на этот раз сигнальные рожки были выданы каждому стражнику, чтобы, в случае необходимости, можно было позвать на помощь товарищей.
— А вот и голем, — вполголоса заметил Шустал, и Максим увидел у дверей крохотного домика, притиснувшегося к воротной арке, массивную фигуру.
Младший страж ожидал встретиться с глиняной статей, обладающей лишь грубо намеченными руками, ногами и головой, но вместо этого увидел человека, одетого в штаны и небелёную рубаху, подпоясанную куском толстой веревки. Голем был обут в мягкие кожаные башмаки, шнуровка от которых поднималась по ногам до самых колен. Руки от кисти и до локтя закрывали потёртые кожаные наручи. Широченные плечи вместо дублета укрывал затасканный барашковый жилет, вывернутый мехом наружу.
На непокрытой голове существа ветерок шевелил тонкие и реденькие волосы. В левой руке голем держал суковатую дубину, в правой — горящий факел. Он повернулся всем телом на звук приближающихся шагов, оглядел стражников — и снова отвернулся лицом к Староместской площади.
Впрочем, этого короткого поворота хватило, чтобы Макс увидел, что черты лица у голема будто смазаны, словно их лепили второпях. Рот был широким, как у лягушки, но без губ; нос, напротив, маленьким, приплюснутым и с вывернутыми ноздрями. Глаза оказались круглыми, чуть навыкате, с тяжёлыми сонными веками, а брови — едва намеченными, будто выщипанными.
Крохотные уши сидели низко, как если бы скульптор дёрнул и смял их, собираясь оторвать вовсе, но в итоге забыл про своё намерение, и оставил уши почти на уровне нижней челюсти. Лоб был высоким, изборождённым морщинами, словно у мудреца — но достаточно было встретиться с равнодушным бездумным взглядом существа, чтобы понять: ни единой мысли никогда не бывало в этой большой голове.
— Я думал, в шаббат он должен отдыхать?
— С чего вдруг? Он же не еврей. Собственно, рабби Лёв его ещё и поэтому создал — пока жители Йозефова празднуют, голем охраняет их. Но, как я уже говорил, от кошмаров он защитить не в состоянии.
— А что это за домик?
— Таможня. Тут собирают налог за ввозимые в Еврейский город товары. Королевская привилегия, между прочим.
— То есть деньги идут императору?
— Именно. Это же «его» евреи, — усмехнулся Иржи.
Время на посту тянулось медленно, и только по перезвону Орлоя, которому отвечали храмовые колокола, можно было понять, что час утекает за часом. Темнота укутала город, в окнах домов Йозефова затеплились одинокие огоньки свечей. Бедржих и Вацлав, устроившись по сторонам от воротной арки, поглядывали то влево, то вправо, временами чуть раздувая фитили своих мушкетов. Голем неподвижно стоял на прежнем месте, на пару шагов впереди стрелков. Не меняя своего положения, он всё так же тупо всматривался во тьму Старого Места.