Кого не взяли на небо
Шрифт:
— Вот и я говорю — на погосте работал профессионал, — кивнула кривушка.
— Но это ж не значит, что она из Японии, — предположил Якоб, — Может ли эта дрянь быть одной из вас?
— Теоретически может, — ответила Соткен, — Но предпочесть холодный меч доброй пушке способны лишь отмороженные японцы.
— И то верно, — согласился старик, — Сука, нам здесь только якудзы не хватает. Собирайся, утром поедешь со мной за телом Ханселя. Посмотрим, что за бляцкая Клеймор заехала на нашу территорию.
* * *
—
— Ага, — кочерга приблизилась к подбородку Ханселя, тот мучительно застонал.
Однако, когда закопчённый металл коснулся кожи, пытаемый облегчённо выдохнул — чугун успел остыть.
Кончик каминного девайса приподнял подбородок пленника, отстранённый взгляд ледяных глаз равнодушно скользнул по лицу распятого.
— Ты отлично справился, Хансель, толково изложил. Тебе полагается поощрение.
Монакура качнул лохматой головой — Аглая забралась на алтарь с флягой в руке.
— Он хочет что-то добавить, — произнёс женский голос.
Йоля тихонько подкралась и теперь стояла рядом с лохматым гигантом, пристально разглядывая мученика.
Раненный поперхнулся водой, обрызгав себя и Бездну. Та отёрла лицо ладошкой и похлопала Ханселя по щеке:
— Плохой мальчишка. Тебе же приказано — сдать с потрохами, а ты юлишь.
Она спрыгнула вниз. Монакура бросил кочергу в огонь.
— Я люблю свою сестру, — прошептали распухшие губы, — И она меня любит. Она придёт за мной, и, узнав, что я жив, отдаст всё за мою жизнь.
— Они любовники, — пояснила Йоля.
— Откуда знаешь, тётенька? — спросила Аглая.
— На нём написано, — неуверенно объяснила та.
— На роже написано, — поправил предводительницу сержант, — Правильно будет сказать: «У него на роже написано». Это правда, извращенец?
Хансель слабо кивнул, его бледное лицо зарделось.
— Любовь между братом и сестрой теперь порицаема? — удивилась Йоля, — Такие отношения считаются высшей ступенью нежности. Все Великие Фараоны обладали столь редким уровнем чувственности, поэтому женились на своих сёстрах. Или дочерях.
Она с сочувствием взглянула на пленника.
— Я постараюсь убедить твою сестру принять верное решение. В любом случае, вы будете вместе.
Аглая подёргала красноволосую женщину за руку:
— Йоля, давай поменяем этого клоуна на ништяки, и поедем отсюда прочь. Этот перец трахает свою сестрёнку, а та в нём души не чает. Мы можем многое выменять за его персону. Давай для начала пошлём его сестре сюрприз.
— Ага, — поддержал Монакура, — Палец, или глаз. Я умею аккуратно вынимать глаза. Зальём самогоном — будет долго хранится.
Йоля улыбнулась:
— Не надо, они сами к нам утром явятся. Я придумала кое-что поинтересней. Они отдадут нам всё.
Предводительница поднялась и, взяв рулон спальника, направилась к лестнице на колокольню:
— Нужно приготовится, но сначала поспите, мои хорошие, а злая сука вас постережёт, — произнесла она, сгибаясь перед низкой притолокой дверного проёма, чтобы уберечь лоб.
Грим, смешно прыгая на своих устрашающих лапах, двинулся следом. Аглая и сержант озабоченно переглянулись.
— Спокойной ночи, — прозвучал её бархатный голос напоследок.
Деревянные ступени почему-то не скрипели под её, весьма приличным для женщины, весом. Вскоре с колокольни послышался протяжный вой.
— Обострение, — подытожил сержант.
— Меня от неё колбасит, — призналась Аглая Бездна.
— Я как-то раз спросил, кто или что она такое, — поделился сержант, — И знаешь, что она ответила мне?
— Что? — девушка открыла рот и выпучила глаза.
— Что она раньше была собакой, — ответил Монакура, — Но ангелы заколдовали её и превратили в человека, и теперь она ищет их, а когда найдет — рассчитается за всё.
— Ну, пиздец, — пробормотала Аглая Бездна, устраиваясь поудобнее в своём пуховом спальнике.
Через пару ударов сердца с её топчана раздался могучий храп.
На кресте, привязанный к телу Спасителя, дрожал от холода и неизбывного ужаса, наполняющего его сердце, бедняга Хансель.
* * *
Скрипнула дверь, Скаидрис приподнялся на локте. Она скользнула в постель и прижалась к нему всем телом. Тяжёлый запах спирта, крови и пота. Её всю трясло.
«Возьми меня. Утешь. Что ты медлишь?»
Он нежно обнял голые плечи, погладил по окровавленной голове, потянулся ртом к раскрытым губам. Она отстранилась. Размахнулась. Ладонь врезалась в его лицо, разбивая губы.
«Сзади, жёстко».
Скаидрис зарычал, развернул её спиной, намотал остатки волос на своё запястье. Резко вошёл. Она неприязненно дёрнулась — член выскользнул.
«В задницу, кретин, Мой брат трахает меня в задницу. Ну?»
— Скай! Вставай, нам пора собираться.
Скаидрис пытался поймать ускользающий сон, но тот растворился, будто соль в стакане кипятка.
Он приоткрыл глаза. Толстая морда в белом поварском колпаке колыхалась над ним, жирные пальцы трясли его плечи.
— Отвали нахер, Якоб, я проснулся.
Кенгуруха с мёртвым Бедржихом Сметаной*, рваные выцветшие джинсы, высокие конверсы. Вместо зубной пасты на щётку — пара мазков белого театрального грима на щёки. Вместо порошка в кофеварку — полосы сажи под глаза.
— Ты знаешь парень, о том, что дрочишь во сне? Отчаянно и громко? — спросил старый повар.
— Знаю, — ответил Скаидрис, — Пошли уже.