Кого-то надо убить
Шрифт:
– Я и не прошу. Находился просто. Ничего не хочу.
Руки жены легли ему на плечи.
– Миша, ну зачем ты все сам и сам? Нужен человек – вызови в Управление. До пенсии считанные дни, а ты носишься по городу, будто молодой.
Объясняться с женой Кочергину не хотелось.
– Володя дома? – спросил он.
– У себя.
Перед комнатой сына Кочергин остановился, испытывая доселе неведомую потребность постучать и осведомиться, можно ли войти. Одернул себя и вошел без стука.
Володя лежал на кушетке с книгой в руках.
– Привет.
– Привет.
Кочергин прошел к письменному столу, сел в кресло, посмотрел на сына и споткнулся о его вопрошающий взгляд. Он почувствовал себя неловко, как человек, который сознает, что неинтересен собеседнику, но по тем или иным причинам не может оставить его одного.
– Что читаешь?
– Хемингуэй. «Фиеста».
– А-а… Коррида. Солнце. Любовь. И герой импотент. Лишний человек. Слабый.
Глаза сына сузились. Он будто решал: стоит ли отвечать? Но сказал:
– Он не слабый, папа, Джейк Барнс – мертвый. Ему так кажется. Что его убили на войне. Но он ест, пьет, ходит, говорит, в общем, живет, а значит он – сильный. Не знаю, как бы я повел себя, окажись на его месте – на собственных поминках.
Лицо у Володи было недовольное. Открытость в общении с родителями не была ему свойственна. Последние лет пять.
Кочергин коснулся кончика носа, потрепал его и произнес неуверенно, сглаживая неловкость:
– Вообще-то я давно читал, подзабыл. Знаешь, на нас в свое время прямо волны накатывали: Кронин с его «Цитаделью», потом Ремарк и «Три товарища», потом Хемингуэй… Наверное, мы слишком торопились читать, слишком жадно читали. Сейчас вот говорят, слышал наверное, что читать прежде было интереснее, чем жить. Чушь, конечно, но что-то в этом есть.
Володя молчал. Кочергин посидел с минуту, потом тяжело поднялся.
– Не буду мешать. Да и спать хочется…
Укладываясь рядом с ним, Татьяна Васильевна спросила:
– Что Володя?
– Так, поболтали о литературе.
– Ты серьезно?
– А что в этом особенного?
Кочергин долго не мог заснуть, лежал неподвижно, опасаясь потревожить жену, вспоминал разговор с Путилиным и думал, что становится законченным лжецом.
7
Никитины курили, сосредоточенно пуская кольца дыма – у кого красивее. Курить в постели было их привилегией: мама пыталась бороться – не получилось.
Сна не было ни в одном глазу
Ближе к вечеру к ним завалились Генка и Павел. Инициатором «мальчишника» был Генка, единственный в компании «женатик». Его «половина» уехала к приболевшей матери в Новгород, а потому уже третий день Генка полной грудью вдыхал сладкий воздух свободы. В этот вечер, вооружившись бутылкой ныне супердефицитного «Агдама» – нашел же где-то! – он заскочил к Пашке и потащил его к близнецам.
Они расположились на кухне. Тянули вино, само по себе напоминавшее о прошлом, и трепались «за жизнь». Группируясь по трое, посмеялись над Генкой с его негаданно обретенной свободой, осудили Павла за затворничество. Потом вспомнили школу, которую прошли плечо к плечу от первого класса до выпускного; вспомнили учителей. Ну и армию, конечно, тоже вспомнили. Пусть после дембеля и прошло немало лет, никто не забыт и ничто не забыто.
– Кого-кого, а Шапиро я на всю жизнь запомню, – сказал Павел. – Ох, и поизмывался он надо мной!
– Еврей, – все объясняющим тоном сказал Генка.
– Не пори чушь! – оборвал его Игорь. – Нам с Максом в «опекуны» чистокровный русак достался – Иванов и по имени Иван. Та еще скотина!
– А эти, – подключился Максим, – как их, ну, друганы?
– Бартикас и Сургишвили.
– Во, во, продыхнуть не давали.
– Да ладно вам, – отмахнулся Генка. – Ну, брякнул, а вы и навалились.
– А все же, – Павел покрутил в пальцах рюмку. – Не все так просто с «дедовщиной» этой. На учениях «деды» всегда за двоих пахали – за себя и за «молодого», который пока ни хрена в службе не смыслит. Тот же Шапиро пять километров пацанчика «зеленого» на загривке пер, когда тот ноги в кровь сбил. А стрельбы уже начались, шальной снаряд – и всем шиздец.
– Нам еще повезло, – сказал Игорь. – Вместе служили. Близнецам по закону положено. Вам туже пришлось.
Павел криво усмехнулся:
– У нас белорус один был, такой бугай! Его «деды» поначалу не прессовали. Потом врезали по пьяни, а он не ответил. Тут-то его и принялись долбать. Так он электролита глотнул. Насилу откачали. За него еще круче взялись. Тогда он гвоздь проглотил. Увезли в госпиталь. Обратно не вернулся, в другую часть перевели.
– У нас «молодые» заявления писали, – сказал Генка. – В Чечню просились. Думали, там лучше будет.
– А не выпить ли нам? – предложил Максим.
И все немедленно, по-ерофеевски, выпили – за армию, в которой уцелели.
* * *
До блеска начищенный поднос луны завис в правом верхнем углу окна. Луна была большой и яркой.
– Макс, задерни шторы.
– Задерни.
– Выбросим?
Они выбросили на пальцах. Вставать выпало Максиму. Он спрыгнул с кровати, зашторил окно и вновь нырнул под одеяло.
Игорь загасил в пепельнице сигарету, закинул руки за голову.
– Я чего в толк не возьму. Как сами-то не опаскудились? Ведь когда «дедами» стали, вытворять могли, что только в голову придет. Власти-то сколько! Как не скурвились? Ведь было искушение…
– Было, – подтвердил Максим. – Знаешь, мне до сих пор побудка снится. Дневальный орет, «дедушки» спят, а мы, «молодые», сыпемся со вторых ярусов, портянки мотаем…
– Сапоги! – перебил брата Игорь, приподнимаясь на локте. – Сапоги на кукле были армейские.
– Что? – Максим выронил сигарету, полез за ней под кровать.
– Со шнурками! Чтобы при прыжках с парашютом не сваливались.
Максим замер, стоя на коленях между кроватями.
– Точно! В таких десантура шиковала. Это ж потом берцы появились. Еще тряслась над ними. А это значит…
– …внутри на голенищах должна быть фамилия владельца! – заключил Игорь. – Они их подписывали, чтобы не сперли.
Максим засмеялся:
– С утра и проверим. Утрем нос Кочергину!
Они еще поговорили, еще поворочались. И заснули.