Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
Димитрий улыбнулся.
— Забыл со страху. Ведь, вы знаете, что там про сибирские войска распускают. Будто при переходе через границу убивают на месте без всяких разговоров.
Кто-то из офицеров выругался.
— Вот сволочь большевистская! И неужели этому верят?
Киселев виновато развел руками.
— Верят не верят, а все-таки боязно. А ну как и вправду без суда и следствия. Там, в Большевизии, всяких страхов натерпелся, да еще, думаю, здесь неизвестно что будет.
— А советский документ у вас был?
— Был. Вот уж из последней деревни выехал, изорвал.
— Здорово-таки напугали вас!
— Откуда ж нам знать? Ведь отсюда никаких вестей не доходит. А то, что сообщается в советских газетах, вы, наверно, знаете, какого сорта.
Поручик все еще вертел книжку в руках, время от времени незаметно приглядываясь к Киселеву.
— Так как вас звать?
— Мурыгин, Иван Петрович Мурыгин.
— Так.
Офицер вернул Мурыгину книжку.
— Ну, садитесь с нами чай пить.
Мурыгин спрятал книжку в карман. Вынул бумажник, отобрал с десяток советских денежных знаков и положил на стол.
— Вот, может быть, поинтересуетесь. Все равно здесь не нужны будут.
Офицеры взяли, поблагодарили.
— Ну, что там в Большевизии, расскажите.
— Да что там! Жить нельзя интеллигенту. Все под подозрением. Каждый интеллигент — буржуй и контрреволюционер. Тюрьмы всюду переполнены. Расстреливают массами. Хлеба нет, голодовка форменная. Петроград вымирает. На улицах трупы, не на чем вывозить, всех лошадей поели. Поели и собак, и кошек. Здания разрушены, деревянные дома растаскивают на топливо. В Москве то же самое. Дороговизна невероятная, и то можно купить только из-под полы. Все, кто может, бегут. Ждут, как светлого христова воскресения, прихода сибиряков или с юга Деникина. В провинции всюду крестьянские восстания. Недолго, недолго продержится советская власть. Даже рабочие и те против большевиков, потому что живется им в тысячу раз хуже, чем при царе. Ну, конечно, — иронически усмехнулся Мурыгин, — комиссары и теперь живут припеваючи. У них и фрукты, и вина, все чего хочешь.
Офицеры с жадной напряженностью слушали рассказ Мурыгина. Димитрий вполне вошел в свою роль, с азартом ругал большевиков и, в конце концов, рассказал тут же придуманную историю о том, как его самого выгнали из собственного дома, отобрали мебель, одежду, словом, все, что было в доме. Кое-как приятели на дорогу собрали.
— Ничего, все скоро вернем. Рождество будем встречать в Москве.
— Дай-то бог, — вздохнул Мурыгин.
Глава третья
Первые шаги
В город Мурыгин приехал рано утром. Сдал чемодан на хранение в багажную кассу и пошел искать комнату. Проходил целых полдня, исходил город вдоль и поперек и нигде не встретил ни одной записки о сдаче, комнаты. Попробовал зайти в два-три дома без записок, — ничего не вышло. И сами не сдают, и кто может сдать, не знают.
Приближался вечер. Мурыгин вернулся на вокзал, прошел в буфет первого класса, спросил обед. Клонило ко сну, болела голова. Но спать не решался — кто знает, что может случиться. В книжном киоске купил несколько номеров газет и прочитал их вплоть до объявлений. Кое-как просидел до утра. Утром вышел наружу, ледяной водой из крана освежил голову и лицо, в буфете напился чаю и опять пошел в город. Теперь решил заходить подряд в каждый дом и в каждом доме спрашивать, нет ли свободных комнат. Опять проходил до самого обеда и все безрезультатно, — везде отказ.
Мурыгин начинал беспокоиться. Провести на вокзале еще ночь ему не хотелось, могли заприметить шпики из контрразведки, и легко было провалиться, даже не начав никакого дела. Решился на крайнее средство. Встретил человека с лицом, показавшимся Мурыгину симпатичным, и остановил его.
— Послушайте, не знаете ли вы, где можно найти комнату?
Человек взглянул на Мурыгина из-под круглых стекол очков и, нисколько не удивившись, просто сказал:
— Нет, не знаю.
— Вот скандал! Город незнакомый, приютиться не у кого, целую неделю на вокзале сижу.
— Да, здесь трудно найти комнату, все переполнено беженцами. Беженцев больше, чем коренных жителей. А вы откуда?
— Из Перми. Я тоже беженец, — улыбнулся Мурыгин.
— Беженец?
— Да. Я учитель.
— Коллега, значит. Я тоже учитель. Куда бы это вас направить? Постойте, я дам вам записку к одному своему приятелю кооператору. Если у него нет угла, так он вас тоже куда-нибудь направит.
Мурыгин обрадовался.
— Вот спасибо вам, коллега!
— Ну, что там, дело невеликое записку написать.
Учитель вынул записную книжку, написал записку и подал Мурыгину.
— Ну вот вам! Приятель — хороший парень, если что можно сделать, сделает. Только ступайте к нему после обеда, до обеда он на службе.
Мурыгин еще раз горячо поблагодарил учителя и вернулся на вокзал. Здесь пообедал, прочитал пару газет и отправился разыскивать Ломова, того самого, к кому учитель дал записку.
Мурыгина встретил среднего роста человек с широким круглым лицом и широким же, слегка приплюснутым носом. Прочитал записку, задумался.
— Что же с вами делать? У меня негде, видите, в трех коробочках маленьких ютимся, нас двое да ребят пара. К кому же вас направить?
— Иван Александрович; вы бы приютили меня хоть на день, на два. Может быть, за это время что-нибудь удастся найти. Поймите, неделю прожить на вокзале почти без сна.
Ломов виновато улыбнулся.
— Я понимаю, товарищ.
Привычным жестом взлохматил длинные волосы на голове.
— Знаете что, перебирайтесь, действительно, пока ко мне, в кабинете переночуете, а там видно будет.
Мурыгин крепко пожал руку Ломову.
— Спасибо вам, спасибо!
Вечером Мурыгин приехал к Ивану Александровичу с чемоданом. Следующие два дня добросовестно потратил на поиски комнаты. Ничего не выходило.
— Ну что ж, Иван Александрович, гоните меня на улицу. Ничего не нашел. Хоть бы угол какой-нибудь, конуру бы какую. Везде битком. Ей-богу, стыдно, но что ж я сделаю.
Ломов махнул рукой.
— Ладно. Оставайтесь у меня, как-нибудь устроимся в двух комнатах, я себе кабинет в столовой устрою.