Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
Мурыгин был очень обрадован. Помимо того, что у него было жилье, ему нравился Ломов. Мягкая застенчивая улыбка Ивана Александровича, его задушевный голос сразу располагали к себе. Мурыгин вспомнил, что Ломов при первой встрече назвал его товарищем. Конечно, это еще ничего не значило и могло быть простой случайностью, — ну, просто человек оговорился. Наконец, среди кооператоров слово «товарищ» могло остаться в обращении и после ухода большевиков. Как бы то ни было, Мурыгин эту оговорку Ивана Александровича
Раз как-то показал Ивану Александровичу несколько советских денежных знаков.
— Видали, Иван Александрович?
— Что это? А, советские рубли! Нет, не видал. Где достали?
— У солдата на улице купил. Должно быть, с фронта солдат, убитого или пленного обобрал.
— Да, должно быть, — сказал Ломов, рассматривая деньги.
— Говорят, в плен теперь не берут?
— Да, говорят.
Ломов болезненно сморщился.
— Удивительная жестокость эта война. Утеряно все человеческое. Люди истребляют друг друга, как дикие звери.
— Это вполне понятно, Иван Александрович, — в гражданской войне нет общего языка между воюющими, оттого она и более жестока, чем война между государствами.
— Я понимаю. Но все-таки то, что происходит, так ужасно, что становится жутко за человека. Вы только послушайте, что делается на фронте. Я действительно слыхал, что ни красные, ни белые в плен не берут, раненых добивают на месте.
Мурыгин перевел разговор на атаманщину.
— Это в порядке вещей. Возьмите, вот, анненковцев. И эмблема у них — череп и кости. По черепам идут… по трупам… кровь, кровь.
Иван Александрович бледнел, взволнованно ходил по комнате, нервным жестом лохматил волосы.
— Да, да. По черепам… по трупам.
Ломов старался говорить спокойно, но по тому, как в гневной вспышке ломался голос, как сдвигались брови и в болезненной улыбке кривилось лицо, Мурыгин знал, что думает и чувствует Иван Александрович.
— Ну, а правда, что атамановцы пороли кооператоров?
— Да, случаи были.
— Правда, что, между прочим, и за то, что в своих обращениях друг к другу они писали «уважаемый товарищ»?
— Да, правда.
— Ну и что же?
— То есть, что «что же»?
— Как кооператоры отнеслись к этому, смолчали?
— Нет, не смолчали. Через свой совет съездов протестовали перед Совмином.
— Ну, и чего добились?
— Добиться ничего не добились. Совмин принял протест к сведению.
— И только?
— И только.
— Но ведь так всех перепороть можно!
Мурыгин прошелся несколько раз по комнате, остановился перед Ломовым, серьезно посмотрел ему в лицо.
— Как бы, например, вы, Иван Александрович, отнеслись к тому, если бы вас выпороли?
Ломов потупился и ничего не ответил…
В другой раз Мурыгин вынул из своего чемодана полный комплект советских денежных знаков.
— Я еще солдата с фронта встретил. Купил у него полный комплект. Не угодно ли?
Протянул Ломову деньги. Иван Александрович взял и с интересом стал рассматривать.
— Спасибо.
Улыбнулся своей мягкой улыбкой.
— Однако, товарищ Мурыгин, какая у вас счастливая случайность, вам все солдаты с большевистскими деньгами попадаются.
Улыбнулся и Мурыгин.
— На ловца и зверь бежит.
— Да, конечно, — как-то неопределенно сказал Ломов.
Еще через несколько дней Мурыгин, вернувшись к себе вечером, вынул из кармана газету.
— Вот, товарищ Ломов, советская газета.
— Тоже у солдата с фронта купили?
Мурыгин усмехнулся и, не отвечая, вышел в свою комнату. Ломов с любопытством погрузился в газету…
Через некоторое время Иван Александрович вошел к Мурыгину и, возвращая газету, сказал:
— Но ведь, товарищ Мурыгин, если в газете хоть четвертая доля правды, значит, в наших газетах сплошная ложь?
— Не знаю, — пожал плечами Мурыгин.
Иван Александрович серьезно посмотрел на Мурыгина.
— А вы бы, товарищ Мурыгин, спросили того солдата, у которого купили газету, может быть, он знает.
— Хорошо, в другой раз встречу, спрошу.
На следующий день Иван Александрович вернулся со службы сильно расстроенный. Прямо прошел в комнату Мурыгина.
— Получили телеграмму из районного союза, — расстреляли члена правления. Остались жена и трое детей.
— Кто? За что?
— Начальник штаба. Подозрение в большевизме.
— Как же ваш союз отзовется на это?
Иван Александрович пожал плечами.
— Да ведь как? Пошлем Совмину протест. Ясно, что из этого ничего не выйдет, протест примут к сведению, союз возьмут под подозрение. Вот и все!
— Ну, а семья?
— Семье союз что-нибудь выдаст, если только хватит мужества, — есть трусливые члены в правлении, побоятся осложнений с администрацией. Служащие между собой в пользу семьи объявили подписку.
Мурыгин вынул из бумажника пачку серо-зеленых сибирок.
— Можно вас, Иван Александрович, попросить передать это семье убитого.
— Разумеется. Но ведь в этой пачке столько, сколько и правление вряд ли отпустит.
— Ничего, для такого дела не жалко.
Ломов взял деньги, молча посмотрел на Мурыгина, покачал головой и сказал задумчиво:
— Странный вы, однако, учитель.
Мурыгин промолчал.
— Только, Иван Александрович, я не хотел бы, чтобы знали, от кого деньги.