Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России
Шрифт:
В Кулиге, вот за Кулигой — там много. Колдуны на колдуне [361] .
Бывало, поедем в Кизьву, у меня тетка там жила, там тоже всё колдуны, говорит, жили. Поедем, она мне говорит: «Ты там много не пей. Будут пить подавать — не пей». — «А чё, — говорю, — почему?» Чё, я молодая была, ничё не понимала. «Там колдуны». Боялась пить. Там все знающие тоже были люди [362] .
О стереотипности подобного мнения говорит и то, что ровно такое же заявление нам довелось услышать и от человека, слывущего в своей округе колдуном:
361
Т. К. В. ж. 1932 г. р. Кезс. В-2000и № 12.3. Кулига — центр соседнего с Мысовским, где живет информантка, сельсовета.
362
Л.
Буват это, буват это, делают всё. Раньше были здесь такие люди, но их нету счас, счас нету их, нету. Мало. И… не знаю, поди… в Соколовской стороне кто-то есь там такие [363] .
Тексты, описывающие этот уровень взаимоотношений, отличаются высокой стереотипностью и небольшим количеством подробностей; информанты нередко затрудняются вспомнить какую-либо реальную историю, подтверждающую столь устойчивую репутацию жителей «колдовской стороны», и выходят из положения с помощью того или иного риторического приема, например переводя разговор на другую тему или упоминая иной сюжет:
363
К. Л. И. м. 1923 г. р. Вер., зап. И. Бойко, О. Христофорова, Е. Ягодкина. В-2000и № 9.1. Информант жил в соседнем с Соколовским сельсовете.
Вот в Сиве, говорят, крепкие очень эти… лекаря, пошибку лечат. А здесь никого нету. Нынче уж мало они стало, колдуны-то… умирают, умирают всё. Вот когда вот они умирать начинают, очень тяжело умирают. Никак душе-то нельзя выйти-то. Он ведь веровал в нечистого [364] .
Столь же трудно иногда рассказать что-либо о колдуне из другой деревни:
Т. И. М.: Вот Максим Лавёнок знал хорошо, тут, в Абросятах.
М. И. К.: А чё, он не в нашей деревне [365] .
364
У. Р. Г. ж. 1923 г. р. Вер. 1999, зап. И. Куликова, О. Христофорова. В-1999 № 2.3.
365
М. И. К. ж. 1923 г. р., Т. И. М. ж. 1932 г. р. Сив., зап. Е. Лопатина, О. Христофорова. В-2000и № 1.2.
Данный уровень социальных отношений представлен в быличках с такими сюжетами, как состязания колдунов («Дока на доку»), порча свадьбы, появление болезни-порчи во время поездки в другой район (чаще всего на свадьбу, но повод может быть и другой), лечение порчи, которую не смогли вылечить свои.
Свадьба — одна из самых опасных ситуаций социального взаимодействия, причем не только для новобрачных, но и для их родственников, и для остальных гостей. Есть много рассказов о том, как человека испортили во время свадебного гуляния; в это время старались особенно тщательно оберегаться от колдовства. Молодые наиболее уязвимы для колдовства в силу своего лиминального положения — перехода в новый социальный статус (о ритуалах перехода подробнее см. [Тэрнер 1983; Байбурин 1993]), поэтому их тщательно оберегали от порчи: кормили и поили отдельно и только тем, что приготовлено в доме; связывали им руки полотенцем, чтобы никто не мог пройти между ними; выходили они по нужде в сопровождении свахи или дружки, в то время как оставшегося караулил другой дружка. Например:
Соб.: А вас как-то оберегали с женихом, чтобы вас не исколдовали?
Обязательно. Чтобы вот это — меж вами чтоб никто не проходил никак. Никого не пропускать. И полотенцем связывают руки!
Соб.: А были такие, кто хочет пройти?
А чё, стараются которые. Вот пойдешь на улицу, и вот которые, насмехаться-то которые любят дак… Они токо тут и…
Соб.: То есть колдуны что ли?
Ну [366] .
День свадьбы, как полагали, моделирует последующую семейную жизнь, поэтому так тщательно за всем следили и придирались к мелочам. Если в молодой семье начинались конфликты, проблемы со здоровьем — вспоминали свадебные события. На Вятке пожилая женщина рассказала нам о неудачном первом замужестве своей невестки, жены сына:
366
М. И. С. ж. 1937 г. р. Кезс. В-2004 № А4.3.
Во время гуляния соседка принесла дохлую курицу со словами: «Агафья, не у тебя ли курица потерялась?» Ее быстренько вытолкали: «Зачем пришла
Считали ли соседку колдуньей, рассказчице неизвестно:
Но, видно, с умыслом пришла, вражду принести [367] .
Вторая причина особой осторожности во время свадьбы — страх перед чужими, ср., например, следующие рассуждения:
367
З. К. П. ж. 1932 г. р. Урж., зап. Н. Литвина, О. Христофорова. Полевой дневник. 2003. С. 92–93.
М. И. М.: Как бы считали, что есть вредный народ. Мало ли кто может… Ведь с разных деревень, родственников всех досконально не знаешь ведь, из разных деревень съезжаются, на лошадях…
Е. Н. М.: Здесь ведь начинается родство, новая родня появляется, со стороны невесты, со стороны жениха…
М. И. М.: Да, да. Кто знает их, родственников. Всех ведь не знаешь. Всё очень осторожно, с воскрёсной молитвой обязательно [368] .
Подобно тому, как в небольшом сообществе открытость личности и ее тесная связанность с другими делают ее незащищенной, уязвимой для колдовства (что особенно касается «пограничных» субъектов — в возрастном, ритуальном или психосоматическом смысле), во время свадьбы сообщество в целом демонстрирует свою «открытость чужому» и потому уязвимо. Ситуация наиболее опасна для молодоженов не только потому, что это их личная инициация, но и из-за того, что каждый из них символизирует свою родню и/или деревню и, соответственно, «принимает удар» за всех.
368
Е. Н. М. м. 1930 г. р., М. И. М. ж. 1937 г. р. Сив. В-2005 № А2.9.
Свадьба — это встреча с чужими и их социальное освоение, превращение в своих — свойственников. Свойство как социальная категория имеет двойственную природу. С одной стороны, свояки безопаснее чужих, с другой — они дальше, чем кровные родственники, и потому опаснее. Социальное освоение чужих в принципе не может быть завершено, поэтому и те, кто уже стал своим, сохраняют потенциальную опасность. Эта двойственность, характерная для восприятия любого пограничья, отражена и в колдовском дискурсе, в рассказах о том, как невестку портит или урочит свекровь (золовка, деверь) или, наоборот, невестка оказывается колдуньей. В этих рассказах на языке мифологии говорится о конфликтах между людьми, вынужденными тесно общаться, но при этом не ставшими настолько близкими, чтобы не замечать недостатков друг друга, прощать их или выражать свое отношение к ним без стеснения на языке открытой агрессии.
Вместе с тем данные языка свидетельствуют и об ином отношении. Например, купленным в магазине продуктам (яйцам, молоку, мясу) предпочитают свойские (купленные у тех, кто их производит в своем хозяйстве). Такие продукты считаются наиболее полезными, здоровыми и безопасными [369] . Действительно, они более свежие, но немаловажно и то, что покупатели знают продавца, что исключает возможность обмана — это не в интересах последнего.
В рассказах часто встречается противопоставление нынешнего места жительства информанта — большого села — и его родной деревни, например:
369
Н. Г. Л. ж. 1946 г. р., зап. в 2006 г. Моск.
Мы жили вот в деревне, от Сепыча шесть километров, и этой пакости (колдовства. — О. X.) у нас в деревне не было [370] .
Раньше, мне кажется, так ведь не было, чернокнижники, нынче очень ведь много. У нас даже вот знающие люди, вот которые как бы хорошие-то вот, они говорят, что у нас в Соколово каждый третий колдун! [371]
С одной стороны, в этом мнении можно видеть идеализацию прошлого (не исключено также, что информанты плохо помнят — или мало знали — социальную среду в деревне своего детства), с другой — отчетливо прослеживается связь между сложной структурой большого села и распространенными в нем представлениями о колдовстве.
370
Ф. С. И. ж. 1918 г. р. Вер. В-2000и № 9.5.
371
Е. Ф. Б. ж. 1969 г. р. Вер. В-2002 № В4.2.