Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

А выпить так хочется. Ну, хотя бы глоток вина под селедочку, да с черным хлебом, но что поймет Иванов? Он целыми днями чай дует. Фу, какая мерзость...

Игорь выходит во двор. Там печатники сооб­ражают на троих. И селедка уже почищена, хлеб порезан. Осталось только в магазин сбегать. А он напротив. Бери и отводи душу. Но Иванов... Этот все увидит из своего кабинета. От него никуда не денешься.

Человек убегает в свой кабинет. Как бы ни было, неохота получать замечание.

До конца дня еле досидел. Зато после рабо­ты первым делом в магазин зашел. Взял то, о чем целый день мечтал. И только повернул к двери, навстречу Евменыч. Глянул на покупки Бондарева, ехидно усмехнулся.

— Что? Не выдержал?

— А у меня повод! Серьезная причина!

— Какая? — вылупился Евменыч.

— Беременность! — ответил Бондарев с гор­достью.

— От кого? — отвисла челюсть у Иванова.

— От Аслана у Вари!

— А ты причем здесь?

— Я радуюсь! Пусть родится здоровым и без проблем. В их годы это подарок.

— Детки — не всегда подарок. Вон я только в дом захожу, одолевают проблемами. То одно им купи, то другое. Компьютер только купили, он уже устарел. Теперь ноутбук им подай. А знаешь, сколько стоит? Окосеешь понево­ле. Да ладно бы только это. Скоро без штанов оставят и скажут, что так теперь модно хо­дить. Вон, как моя соседка, всего одну дочь имеет, а лестничную площадку вышла убирать без трусов. Вся жопа в шнурках, а впереди лос­кут. Назвала это стрингами, сказала, что мод­но. Вот я думаю, а если б у нее вторая дочь была, она совсем бы совесть потеряла с этой модой?

— Ну, это твоя соседка! Мои нормальные.

— А что? Варька и впрямь беременная?

— Такой амбал, как Аслан, разве не задела­ет в натуре?

— Ну, это дело путем отметить надо,— со­гласился Евменович и поплелся следом за Бон­даревым.

Тот чуть не скулил от досады. Ведь совсем иначе планировал вечер. Хотел провести его в одиночестве, со смаком. А тут Сашка прице­пился. Самое малое, полбутылки выжрет и по­ловину селедки сожрет. Самому на всю ночь хва­тило бы. А с этим на час. И развезет про газету, слушай его треп.

— Эх-х, кто-нибудь позвал бы Сашку, но на пути как назло никого.

— А ведь Варька собирается ребенка на сле­дующий год на Колыму привезти и там растить,— сказал Игорь Павлович.

Евменыч даже остановился, глаза стали круг­лыми, как шарики.

— Да она что? По фазе поехала? А куда ее Аслан смотрит? Годовалого на Колыму? Стебанулась баба! Нет, я не против закалки, но не до такой степени! Мой сын все детство в Москве прожил. И лишь после школы на Камчатку при­ехал. Но это же Колыма!

— Они родители, им решать,— ответил, вой­дя в подъезд.

Между тем Варя написала всем своим дев­чонкам о беременности и те вздумали навещать, поддерживать подругу морально. Им казалось, что в свои годы Варька банально боится ро­жать. А потому в доме Аслана постоянно крути­лись чужие люди. Даже самим в просторном доме места было мало. Все время кто-то наты­кался друг на друга.

Варвара пыталась много раз намекнуть, что излишня забота ни к чему. Но подруги делали вид, что ничего не понимают и продолжали ме­нять одна другую.

Они делились опытом, что-то советовали. Го­товили, убирали, стирали, не давая Варе при­коснуться ни к чему.

— Ты не трепыхайся, вынашивай малыша, рожай его, а все остальное сделаем без тебя,— говорила Ирка.

— Нет, вот когда я рожала, свекровь запря­гала меня, как ломовую лошадь. Я работала до последнего дня. А свекруха подгоняла:

— Давай, крутись шустрей, родишь легче!

— И, правда, сына едва успели в пеленку поймать. Во, торопыга мой малец,— хвалилась женщина.

— Послушай, Игорь, а ты помнишь свою мать? — спросил Евменович.

— Смутно, но помню. Она всегда что-то де­лала, крутилась на одной ноге. То полы моет, то картошку чистит, корову доит, у печки возится, распрямившуюся и не видел. Даже в койке, свер­нувшись калачиком, спала.

— А чего ты об этом спросил?

— Мы часто матерей забываем. И я свою тоже. Зато когда их не станет...

— Моей уже давно нет.

— От чего умерла?

— Рак скрутил.

— А мою сердце подвело. В один миг ушла. Мы даже не поняли и не поверили.

— Я свою как теперь помню.

— А мне знаешь, что кажется, в душе чело­века тогда наступает Колыма, когда он теряет самого дорогого человека. Какого до смерти не забыть. Вот у меня такое случилось, когда умер­ла мать. До сих пор не забуду. Это неправда, что время лечит. Оно глушит боль, но не более того. Отца я не так помню. А и то больно. Знаю, что без вины убит. И в том твоя вина есть. Не отрицай. Это ты оставил меня и всех нас без хлеба. Я уж не говорю о прочем. Ты обокрал и ограбил, отнял у меня детство. Как смогу про­стить такое, как забыть? Нет, Игорь, то не просто беда, это горе, какое не продышать. И простить, забыть все — нереально.

— Сашка, мне приказали. Ну, был бы на моем месте другой, тебе было бы легче?

— Нет! Но с ним бы не сидел за одним столом.

— Хорошо, я уйду, чтоб не давить тебе на нервы.

— А куда пойдешь из своей квартиры? На Колыму? Там ты перед всеми виноват. Кто тебя простит там? Не тешь себя пустыми надежда­ми. Отнятая жизнь дороже прощения. И не лу­кавь. У каждого погибшего осталась родня. Ты ее спроси!

— Колыма большая, всех не спросишь.

— Не верь пустым словам. Пока горе сидит в сердце, в нем живет Колыма. А ее извине­нием не оживить.

— Знаю, Сашка. Но что мне делать?

— Реже напоминать о Колыме. Забыть о ней и гасить эту память в других сердцах.

— А знаешь, Варя добрее тебя. Она забыла и простила. Да и не только она. Вон девчонки — ее подружки, их мужья, соседи Вари, да тот же Аслан. Разве они не такие же люди, или мень­ше пережили? Ну, скажи, чего хочешь, чего до­биваешься от меня?