Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Фу! Совсем детское время. Еще можно гу­лять, правда?

— Кому как!

— А я люблю встречать рассвет на ходу. Утро похоже на раздетую девчонку. Только до конца не стоит ее обнажать.

— Почему? Если итак раздета?

— Что-то от юной стыдливости должно остать­ся. Нельзя, чтоб девка была сверхнатуральной.

— Внешнее безобразие всегда чище внутрен­него.

— Кому как!—усмехнулся Игорь Павлович.

— А я предпочитаю все как есть.

— Э-э, нет, что-то нужно спрятать.

— Зачем?

— Для шарма!

— Ну, ты гурман.

— А мне бы попроще и поскромней.

— Теперь скромные

только в музеях.

— Нет, я хочу нежную, звонкую, чистую не­порочность.

— Но таких нет,— оборвал Бондарев.

— Пойду искать!

— Удачи тебе, может, повезет!

— Пусть и тебе улыбнется счастье,— ото­звался уходя.

Войдя в подъезд дома, Игорь Павлович решил проверить почтовый ящик и нащупал конверт. Бон­дарев даже удивился. Ни от кого не ждал. Если от Вари, то она теперь звонит ему прямо на работу. Так быстрее. И все же живое общение. И сказать по телефону можно больше, чем в письме.

Кстати, в последнем разговоре Варя сказа­ла, что ей совсем немного остается до родов и она очень боится рожать. А что как дитя поле­зет вперед ногами или родится дауном? Аслан с ума сойдет и уже никогда не согласится на второго. А ей — Варьке, как жить тогда?

— Игорь Павлович! Я от страха не сплю но­чами. Каким он будет?—торопился человек в свою квартиру, понимая, что в нем уже ре­зультат. Но какой? Переживал за Варьку, как за родную дочь. Все ж не шутки рожать в таком возрасте. Как оно там сложится,— нетерпеливо вскрывает конверт.

— Игорь Павлович! А у нас Снежанка роди­лась. Правда, черная, как уголек. И ничего от Снежанки близко нету. Глаза и то Асланкины, совсем черные, на меня ни капли не похожа. Вылитый отец! Он даже не верил, что у него дочь родилась. Все искал то, что врачи в живо­те забыли. Но получилось смешно. Родился Ас­лан— девчонка. И все ж Снежанка ему нравит­ся. Я и не знаю, как ее назвать. Но Снежанка явно не подходит. Аслан предлагает назвать Вик­торией, Викой, а мне так обидно. Я сроднилась со Снежанкой, а она не захотела родиться та­кою. Все остальное хорошо. И вес, и рост в по­рядке, но уж очень смуглая, как будто на пляже подобрали. А какая крикливая, настоящая колымчанка. Такая стаей волков легко управлять сможет.

— Мои девчонки уже все побывали, навес­тили нас. Сказали, раз дочь в отца пошла, сча­стливой будет. Голос у нее грубый, значит, и ха­рактер крутой, вспыльчивый, эта за себя посто­ять сумеет. Уже теперь ручки крепкие. Как ухватит

отца за уши, тянет так, что Аслан родную бабку вспоминает в детстве.

— Но ночью спит хорошо, крепко, как мед­вежонок и любит засыпать на руках отца. Про­сыпается поздно и снова ищет Аслана. Нас узнает и радуется. У нее очень красивая улыб­ка. А смех звонкий. Из игрушек признает одну технику. Чтоб все пищало, верещало, звенело и крутилось. Кукол даже в руки не берет. Для нее они не игрушки. Зато машины, тракторы, хоть мешками давай. Короче, девчонка с маль­чишечьим характером.

— Из фруктов ест все. Даже яблоки и мор­ковку грызет как заяц. Поесть любит и хорошо набирает вес. Все, что можно сжевать, тянет в рот. Все мягкие игрушки уже пожеваны. Пыта­ется садиться и уже получается. Любит смот­реть телик, особо мультики. С утра до вечера не оторвешь, а еще любит, чтоб ее катали в коляске по двору. Она уже со всеми позна­комилась, здоровается и улыбается. Мне ка­жется, она и тебя спокойно признала бы и полюбила. Ведь

она колымчанка! Эти никого и ничего не боятся. Дай ей Султана, она и его запряжет.

— Короче, пустыми были наши страхи. Ре­бенок родился нормальный и хорошо растет.

— Игорь Павлович! Извините, я все о своей дочке пишу. А о вас и не спросила. Как вы там на своей Камчатке? Как Евменович? Как ваше здоровье? Может, что-то нужно. Вы только чер­кните, мы не промедлим, вышлем сразу. Все- таки здесь юг, разница с Колымой огромная. Я просто счастлива, что моя дочь живет в этих условиях и ни в чем не знает отказа.

— Аслан рад, что нам здесь все понрави­лось. Оно иначе быть не могло. Мы живем, как в настоящем раю. И моя девочка ни в чем не знает отказа. Хорошо было бы, если вы жили здесь, поблизости или рядом, мы смогли бы общаться и дружить точно так, как на Колыме. Обидно, что жизнь снова раскидала нас по раз­ным уголкам страны. А мне так хочется, чтобы мы как когда-то все были вместе. Мне так не хватает вас, той мудрости и ума, умения предо­стеречь и подсказать вовремя. Предупредить от ошибки, направить на верную дорогу. Мне не хватает вашей выдержки и терпения уметь ла­дить со всеми. Вы прекрасный и добрый чело­век. Мне всегда будет не хватать вас. Я всегда буду помнить вас и любить. Я буду рассказы­вать о вас дочурке. Жаль, что скоро не увиди­тесь, а только когда она подрастет. Ведь хоро­ших людей нужно помнить всегда. Жаль, что мы были мало знакомы, а вот в памяти моей, в душе и в сердце вы остались навсегда. Живи­те долго, наш любимый человек.

Игорь Павлович много раз перечитал полу­ченное письмо. Он радовался ему, как ребенок. Его впервые в жизни назвали хорошим, мудрым, любимым человеком, пожелали долгой жизни и пожалели, что живет вдали и это затрудняет общение.

— Варя, Варенька! Спасибо тебе за такую теплую весточку. Ты по-настоящему простила меня и не таишь зла за прошлое, хотя я дей­ствительно виноват перед тобою и матерью. Ты отпустила мне этот грех. Спасибо тебе! Если б ты знала, насколько легче мне станет жить,— вспотел лоб человека.

Он читал, вчитываясь в каждое слово. Да, это письмо адресовано только ему.

Бондарев вышел на балкон, распахнул окно. Его обдало весенним, свежим воздухом. Как лег­ко и чисто стало на душе. Словно помолодел человек. Ему захотелось петь. Ведь его прости­ли. Первый человек, но как это важно жить, не чувствуя себя круглым подонком.

Бондарев с интересов вглядывается в окна домов. Вон и Ксенькино окно. Не спит старая карга. А именно она назвала человека людое­дом и убийцей, сатаной и подлецом, только за то, что прошел мимо, задумавшись, и не по­здоровался с бабкой. Ох, и облила его помоями старая!

Да что Ксенья? Сколько раз обижали его и он, стоя у этого окна, захлебывался слезами, зада­вая себе один и тот же вопрос:

— За что?

Сколько раз поселковые крыли его без при­чины площадным матом из куража. Без повода и причины обзывали грязно. Будь он помоложе, вряд ли сдержался бы, обязательно отплатил бы мордобоем за оскорбление. А теперь и воз­раст, и силы не те. Вот и пользуются случаем обидеть ни за что. Так вот и в волчьей стае сживают со света состарившегося матерого во­жака, какой не в силах дать сдачи и постоять за себя. Такому даже щенки досаждают, пробуют силы, первые клыки. Знают, все пройдет безна­казанно, а это порождает наглость.