Команда
Шрифт:
Кости и ткани срастались нормально, но раны, нанесенные психике, оказались намного глубже.
Насильников поймали. Дубровский отказался проводить опознание, сославшись на то, что было темно, но против джигитов и так были все улики - их, деликатно выражаясь, "следы", просто ручьем вытекали из тела жены Дубровского, так что материала для анализа было более, чем достаточно. Скоро должен был состояться суд, в результате которого уродов должны были упечь куда-нибудь в солнечный Магадан лет на 15 минимум...
– Ты слышал это?
– разъяренный Сыч прямо-таки
– Как?
– подскочил Дубровский на постели, вскрикнув от боли в ребрах.
Сыч рассказал ему, что джигитов отпускают, якобы, из-за недостатка улик.
– Что ж они творят-то, суки?... И машину их опознали, и морды похожие, и вообще...- сокрушался Сыч, одновременно пытаясь подбодрить Дубровского, - Ничего! Не ссы! Мы это просто так не оставим. Надо бороться.
И они боролись. Сыч, Анька, Жора - писали письма в разные инстанции, создавали общественный резонанс, что-то пытались, требовали, но всё без толку. Единственное, чего они добились - узнали имя того, что отмазал четверку джигитов, однако, от этого знания становилось только хуже - с этим человеком они сделать ничего не могли.
С четверкой друзей попросту играли. Пытались подбросить наркотики, угрожали по телефону, Жору даже как-то сильно избили возле собственного дома. В конце концов, даже уголовное дело прикрыли с формулировкой "за отсутствием состава преступления". Типа, жена Дубровского сама джигитам дала и получила остановку сердца от оглушительного оргазма.
Это был даже не плевок в лицо, а нечто гораздо хуже.
В день, когда Дубровский выписался из больницы, к нему в гости пришла вся компания. Помогли убраться в квартире, принесли коньяка, запрятали по просьбе владельца квартиры все фотографии и вещи, напоминающие о том, что здесь кто-то еще жил.
Пили. Говорили. Плакали.
– Это же полный абзац, Дубровский.
– говорил распустивший нюни Сыч, - Мы перепробовали всё, что можно, но это как в стену башкой биться. Ни хренашеньки не выходит.
– Не всё.
– тяжело обронил Дубровский, разглядывая неподвижным взглядом дно стакана.
– В смысле?...
– спросил у него разом напрягшийся Жора.
– Мы перепробовали ХОРОШИЕ методы.
– Дубровский поднял глаза, - ПРАВИЛЬНЫЕ методы. ЗАКОННЫЕ методы.
– эти слова он произносил так презрительно, будто они были грязными ругательствами, - Простите меня, ребята, но я попробую как-нибудь сам...
За столом воцарилось молчание.
– Что ты попробуешь сам?
– Сыч, похоже, протрезвел.
– Куплю завтра охотничий карабин и начну потихоньку... Охоту... Простите, ребят, но я просто не могу. Я уже не хочу, чтоб их сажали в тюрьму или что-то еще. Я хочу, чтоб они сдохли в муках.
– Карабин...
– фыркнул Жора, - Да тебя по первой же пуле вычислят. В тюрьму хочешь? Не страшно?
– Нет. Страшно было тогда... А сейчас уже как-то...
– Ты так долго не протянешь.
– отрезал Сыч, - Это глупый план.
– У тебя есть идеи лучше?
– огрызнулся Дубровский, - Вперед!
– Например, у меня идея прекратить строить из себя единоличника. У тебя есть друзья. И нам, не меньше, чем тебе, важно, чтобы те уроды получили по заслугам.
– переглянулся Сыч с остальными.
– Что, каждому купим по карабину?
– съязвила Анька.
– Не обязательно. И вообще - чего вы привязались к этим карабинам?... Есть пушки и покруче.
– Я стреляю хорошо, вот и привязался.
– пожал плечами Дубровский, - На охоту ходил. В детстве еще, там, в тайге. Пока отец с матерью не начали чертей из дома выгонять. А что за пушки?
– В городе полно стволов.
– с уверенностью заявил Сыч, - Это ж Москва. Просто надо знать, где достать.
– Вот это уже конструктив!
– довольно потирая руки сказал Жора, - Ты, Дубровский, главное, вот что запомни: ты не один. Мы с детства одна команда. Один ты долго не протянешь.
– Ну что ж...
– недоверчиво глядя на собравшихся сказал Дубровский, - Команда... Давайте попробуем...
7.
Сыч тихонько поднялся с кровати, прислушался к ровному дыханию жены, и понял, что снотворное подействовало. Можно было, конечно, придумать какой-нибудь повод убежать на пол-ночи, но очень уж не хотелось вызывать лишних вопросов. Поэтому, пусть спит. Полезнее будет.
Вынув из шкафа черные армейские брюки, серую футболку и сняв с манекена кепку с шевроном, Сыч на цыпочках вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
Пойдя на кухню и одевшись, он достал с антресоли старого шкафа, где, обычно, лежали пустые трехлитровые банки и старые кастрюли, небольшой камуфлированный баул. Выложил на стол тепловизор, перчатки с пластиковыми вставками на костяшках, нож, две увесистые кобуры и небольшой тряпочный рюкзачок. Затем, снова встав на жалобно скрипящую под его тушей деревянную табуретку, уложил баул обратно и вынул небольшую складную пневматическую винтовку.
Собрав винтовку и зарядив ее, Сыч подошел к окну, открыл его и, прицелившись, нажал на спуск.
Раздался тихий "пук", за окном лопнула и осыпалась на асфальт лампочка уличного фонаря. В единый миг во дворе стало темным-темно.
Через полминуты винтовка снова скрылась на антресоли, а Сыч осматривал двор в тепловизор. Не заметив никого крупнее кошки и удовлетворенно кивнув, он спрятал прибор в карман, а сам, обувшись, спрыгнул на козырек подъезда. Лететь было недалеко - Сыч жил на втором этаже, и, поэтому, приземление прошло успешно, хоть и немного шумно.
Через 5 минут невидимый в темноте Сыч, стоя в кустах сирени на углу дома, едва не довел до инфаркта Салагу, хлопнув его по плечу.
– А!
– вскрикнул тот, дернувшись.
– Х..й на.
– довольно улыбаясь ответил Сыч, - Не пугайся. Солдат ребенка не обидит.
– Ну пипец. Я ж чуть не... Чего во дворе так темно-то?
– Хулиганы.
– пожал плечами Сыч, - Пошли. Есть у меня тут одно место заветное... Ты, кстати, чего так вырядился?
Несмотря на теплую ночь, Салага был одет в камуфляж, под которым скрывалась боевая рубашка.