Командарм
Шрифт:
— Ну, так узнают, — отмахнулся Ульянов, умевший быть в меру циничным. Среди своих, разумеется. — Вы старый революционер и герой борьбы за Советскую Власть, вам есть, что рассказать молодежи!
"Ну, вот и все…" — теперь от него мало что зависело. Разве что успеть пустить пулю в лоб.
"В рот надежнее…" — отметил он машинально, подправив поэзию правдой жизни. Умирать, однако, не хотелось.
Наоборот, хотелось жить, чтобы быть и быть рядом с Рашель, смотреть на нее, любуясь, вдыхать ее запах, сходить с ума, любить… И чтобы "наш паровоз" действительно "долетел" когда-нибудь до Коммуны. Не до лубочного рая коммунистов, убогого, как фантазия нищего, а до нормального социализма с "человеческим лицом", в котором хорошо будет жить, удобно и свободно, но и вкалывать придется как "на царской каторге". Мир равных возможностей и распределенной ответственности, организации и учета, труда и уважения прав личности —
Глава 5. Катарсис
Снег шел всю ночь, а утром небо очистилось и в ясном блекло-голубом просторе засияло солнце. Заискрили сугробы, чистая белизна окутала город — одним словом, Рождество удалось. Однако для большинства москвичей день был самый обычный, рабочий — воскресенье, седьмое января.
Кравцов как всегда проснулся рано. Замер на мгновение, ловя ритм дыхания спящей рядом женщины, и хотел было встать, когда в дверь постучали. Не властно, но настойчиво. Со смыслом, с беспокойством.
"Не за мной… Кажется…"
Заместителя начальника Оперода Виктора Бирзе арестовали в конце ноября двадцать первого. Рассказывали, что арест производили латышские стрелки, но не из тех, кто служил в РККА или ЧК, а какие-то другие, большей частью неизвестные, числившиеся при центральном штабе ЧОН, и, будто бы, приказ — в обход Троцкого и Дзержинского — исходил от командующего ЧОН Александрова и члена Совета ЧОН при ЦК РКП(б) Куйбышева. Так или нет, но Макс определенно знал — из совершенно достоверных источников, — что содержался Бирзе прямо в Кремле. Это и само по себе наводило на мысли, но и допрашивали его не чекисты, а неожиданно отозванный с хозяйственной работы бывший комендант Смольного и Кремля Мальков. История повторялась: полуподвальное помещение, в котором заперли в восемнадцатом Фани Каплан, рослые латыши-конвоиры, Мальков… Суд состоялся уже в середине декабря и проходил при закрытых дверях, что, в принципе, понятно. Выбитые из полковника Эрдмана показания могли стоить политической карьеры очень многим высокопоставленным большевикам. Во всяком случае, чекистам Ихновскому и Дзержинскому, державшим в восемнадцатом Бирзе за горло, но не дожавшим, отпустившим оборотня в объятия Наркомвоена Троцкого, приходилось несладко.
История, что и говорить, мерзкая. Полковник старой армии — эсер Андрей (Андрис) Эрдман, являющийся членом Савинковского "Союза защиты родины и свободы", меняет облик и появляется в революционном Петрограде под именем анархиста-коммуниста Бирзе. А дальше… Дальше, словно в сказке Гофмана про злобного карлика Цахеса, Бирзе играючи входит в доверие к руководству ЧК и Наркомвоена. С ним носятся, как с писаной торбой, к его слову прислушиваются. И он стравливает большевиков с левыми эсерами, инициирует — нагадив хорошему человеку в душу — мятеж полковника Муравьева и разгром московских анархистов, сеет рознь между большевистскими фракциями, метя то в левых коммунистов, то в военную оппозицию, то еще в кого. И никто ничего не замечает. Такого позора коммунисты не помнили со времен разоблачения провокатора Малиновского [11] . Но Роман Вацлавович был членом ЦК полуподпольной партии, а Эрдман работал в ЧК, являлся всесильным представителем "чрезвычайки" в Региступре, занимал ключевую позицию в Опероде Наркомвоена. Хуже и представить себе нельзя, и, разумеется, кое-кто страстно желал познакомиться с тем, кто все это затеял. Но, судя по всему, Ульянов Макса не сдал. Имя Кравцова нигде не поминалось, да и вообще, процесс прошел, Бирзе-Эрдмана расстреляли, и все собственно. Никаких оргвыводов не последовало, не считая директивного письма ЦК РКП(б) "О бдительности", и в жизни Кравцова тоже ничего не изменилось. Он оставался слушателем Академии, разбирал в Региступре трофейные документы, ходил в театры и на партсобрания, и ждал. Однако вокруг было тихо и, казалось, ровным счетом ничего не происходит.
11
Малиновский Роман Вацлавович (1876–1918) — социал-демократ, меньшевик,
— Стучат! — встрепенулась Рашель.
— Лежи! Открою, — остановил ее Макс и встал с дивана.
Всунув ноги в сапоги и набросив на плечи шинель — в комнате было холодно — он подошел к двери и отпер замок.
— Случилось что? — спросил топчущегося в коридоре Маслова — молоденького, не успевшего толком повоевать слушателя Академии. Маслов был одет по всей форме, но, возможно, он находился на дежурстве или еще что-нибудь в этом роде.
— Товарищ Тухачевский приказал всем слушателям и преподавателям срочно прибыть в Академию!
— Понял. Спешишь?
— Да, мне еще…
— Тогда коротко, случилось что? — свой вопрос Кравцов задал так, то есть таким тоном, с такой узнаваемой любым военным человеком интонацией, что не ответить Вася Маслов просто не мог.
— Зиновьева убили!
— Да, ты что! — вскинулся Кравцов, надеясь, что получилось достаточно убедительно. — Где, когда, как?
— Не знаю! — замотал головой Маслов. — Вроде в Питере… Но не знаю. Я побежал? Хорошо?
— Беги! Саблин, на выход! — кивнул Макс, выглянувшему на шум другу. — Всем приказано прибыть в Академию. Говорят, — понизил он голос. — Григорий Евсеевич убит.
Новость, что и говорить, нерядовая, и Саблин отреагировал на нее самым естественным образом. У него даже челюсть отвисла. Последним вождем, которого хоронила партия был Свердлов, но Яков Михайлович умер от "испанки". А из погибших от белого террора вспоминались только Урицкий с Володарским, да, пожалуй, еще убитый анархистами Загорский. Были еще наркомы Бакинской Коммуны — Шаумян, Фиолетов и Азизбеков — но и это дело давнее. Восемнадцатый год.
Покачав головой и чертыхнувшись, Кравцов вернулся в комнату, где застал лихорадочно одевавшуюся Рашель. Кайдановская, разумеется, слышала весь разговор и теперь спешила в Комуниверситет. В такие дни партийные активисты стремились быть вместе. Мало ли что?
— Думаешь, правда? — спросила, натягивая свитер.
— Не знаю. Маслов ведь тоже ничего толком не знает. Может быть, ранен, — пожал плечами Кравцов и, не мешкая, стал одеваться. — Про Ильича тогда, в восемнадцатом, тоже говорили, убит…
На самом деле думал сейчас Макс о другом.
"Все ли прошло гладко?" — вопрос этот таил в себе множество уточнений.
Убит Зиновьев или только ранен, и насколько серьезно он ранен, если все-таки не убит? Успел ли уйти Лесник? Как быстро чекисты из охраны председателя Петросовета поняли, что произошло? Удалось ли вынести и спрятать оружие? И еще множество других конкретных вопросов, которые по заданным условиям просто некому задать. Группа Кравцова никогда, собственно, официально не существовала, а после завершения "Дела Бирзе" и вовсе распущена. То есть, все ее члены отошли в тень и затаились до новых распоряжений. Правил конспирации никто не отменял.
— Все! — крикнула Рашель уже в дверях. — Я побежала!
— Береги себя! — бросил ей вслед Кравцов, затянул поясной ремень на шинели, пристегнул плечевые, поправил кобуру, сдвинув несколько вбок, и, надев на голову богатырку [12] , вышел из комнаты.
По дороге на выход к нему присоединились Саблин, Урицкий, Мерецков и еще несколько слушателей, и они всей группой заспешили через залитый солнечным сиянием Калашников переулок на Воздвиженку.
— Как думаешь, — тихо спросил Саблин. — Это эсеры?
12
Буденовка или фрунзенка. Официальное название — зимний головной убор или "богатырка".
— Да, кто угодно! — крутнул головой Макс. — Непонятно только, почему он и отчего именно сейчас.
Вообще-то ответ Кравцову был известен. В его планы входило изменить расстановку сил в Политбюро и ЦК. Первый шаг был сделан, когда в ноябре Макс пришел к Ленину. И дело не только в разговоре, состоявшемся тогда между ними, в словах сказанных тет-а-тет и написанных в "Резюме". Уже ночью, с двадцать второго на двадцать третье, Кравцов передал подъехавшему в Региступр Ивану Никитичу Смирнову все сопутствующие "Делу Бирзе" документы, хотя и несказанно удивился тому, что Владимир Ильич обратился с таким деликатным поручением к очевидному оппозиционеру. Смирнова, насколько помнилось Кравцову, на Десятом съезде вывели из ЦК. Вместе с Крестинским и Серебряковым, кажется, но, видимо, из обоймы не выпал ни один из них. Итак, документы попали к Ленину, и Старик их, скорее всего, просмотрел той же ночью. Тем более странным представлялось отсутствие какой-нибудь внятной реакции, ведь компромата в тех бумагах — выше головы, и не на одного только Дзержинского.