Командарм

Мах Макс

— Я все понимаю, — чувствовалось, что Рашель сдерживает себя, чтобы не заорать и попросту не обматерить его, как привыкла, должно быть, за годы Гражданской войны.

— Но… Макс, после такой контузии… А что если…?

— Без если! — отрезал он, стыдясь своего самоуверенного тона. — Ничего со мной не случится. Просто работы много. Вот сброшу это дело, и опять как люди заживем.

— Твоими словами!

— Моими, — Кравцов привлек Рашель к себе, обнял, поцеловал в волосы, погладил по спине. — Ну, все! Все! Успокойся. Уже немного осталось. Просто задание сложное, а обстановка сейчас, знаешь, какая?

Разумеется, он врал: практически никакого отношения к "обстановке" его работа не имела. И, однако, важность ее превосходила все, что могло бы составить занятие для такого военного человека, как он. Но Кравцов и сам все это знал, его-то уговаривать ни к чему. А посему, он просто обязан был закончить начатое, и не абы как, а именно так, как спланировал. Как увиделось той ночью после разговора с Семеновым. Георгий мог быть прав, но, возможно, и ошибался, принимая желаемое за действительное. Но, так или иначе, даже если бы все это оказалось всего лишь простым стечением сложных обстоятельств, перспектива, которую увидел и сконструировал той бессонной ночью Кравцов, была не ложная. Этот перегон на пути к Коммуне он видел четко. Во всех деталях.

— Извини, — сказал он, мягко отстраняя от себя Рашель. — Мне надо идти. Люди ждут…

Он все-таки поцеловал ее на прощание, но время действительно поджимало, а дел оставалось невпроворот. И приходилось бежать, чтобы просто не отстать. Вот он и бежал. Увиделся на Малой Спасской со Стецько, переговорил коротко, и заспешил дальше в Столешников переулок, где назначил "рандеву" с Лизой Виноградовой.

— Ну, что? — спросил он, подхватывая ее на ходу под руку, чисто кавалер барышню.

— Все в порядке, товарищ Кравцов, — "серьезно" нахмурившись, зашептала девушка.

"Ну, прям, дите малое! А еще разведчица! Учить их, не переучить!"

— Он будет ждать вас через полчаса в Оружейном переулке. — А щеки красные, и в глазах зеленые черти мелькают. — Знаете там…

— Не знаю, — остановил Лизу Кравцов. — Проводишь, покажешь, и беги к Резникову. Может быть, курьер уже прибыл, а мы ворон считаем…

Ему позарез нужен был "левый ход" в Чрезвычайную Комиссию. Но, как назло, именно в этой организации друзей у Кравцова не водилось. Везде были, и в ЦК, и в Совнаркоме, если поискать, а в "Охранке" — нет. И вдруг случай представился, да еще какой! Макс услышал "в кулуарах" знакомое имя. Поинтересовался, и с удивлением узнал, что служит в одном управлении со старым — еще по эсеровской партии — другом, Яшей Фишманом. А вот у Якова, насколько было известно Кравцову, в ЧК должны остаться немалые связи.

Фишман ждал его в скверике, присев на каменное основание ограды. Курил, смотрел в небо, по которому верховой ветер гнал облака.

— Здравствуй, Яша! — Макс не сомневался, что Фишман давно уже его срисовал и лишь "театр играет", рассматривая холодное осеннее небо.

— Здравствуй, Макс! — Яков повернул голову, посмотрел Кравцову в глаза, кивнул, словно бы узнавая. — Действительно ты, а говорили, убит… Вот же люди, какие нехорошие!

Он встал, на глазах — голубых, внимательных — явно проступила влага. И то сказать, много ли осталось у Фишмана живых друзей? У Кравцова, впрочем, тоже.

— Макс… — Фишман, крепкий и безумно отважный мужик, явно испытывал чувство неловкости. — Я несколько смущен конспиративным характером нашей встречи. Сам понимаешь, мое прошлое…

Прошлое у Якова — бурное, иначе и не определишь. В свое время, то есть буквально несколько лет назад, он был одним из самых известных боевиков эсеровской партии. Во всяком случае, Семенову не уступал ни в чем, но при том являлся так же и публичным политиком — признанным лидером левых, а позже, и легальных эсеров. Однако бомбу, убившую Мирбаха, делал тоже он.

— Яша…На вот, посмотри, — переходя на итальянский, сказал Кравцов и протянул Фишману свои документы. — В одном учреждении работаем…

"В мирное время", то есть до Мировой войны, Фишман был едва ли не единственным другом Кравцова в Италии. Расстояния разделяли их, впрочем, не малые, но из Падуи до Милана, где учился на химика Яков, было куда ближе, чем до Парижа или Петербурга.

— Я узнал, что ты будешь в Москве… — Макс забрал у Фишмана свои бумаги и потянул из кармана трубку. В последнее время ему дико надоело сворачивать самокрутки, вот и весь сказ.

— На самом деле, я ужасно рад тебя видеть, Яша! Честное слово! Но я забыл, когда нормально спал. Так что прости. У меня к тебе дело. К другому не обратился бы, а к тебе могу. Ничего криминального, но ты прав: строго конфиденциально. Служебное расследование… сам понимаешь. Я тебя даже в тему, пусть и в самом общем плане, посвятить не могу.

— Ну, и чем, я тебе тогда могу помочь?

— Мне нужно добыть из архивов ЧК дело Муравьева. Того самого. Восемнадцатый год, зима, еще до мятежа… И за давностью лет, я думаю, оно никому ничего… Но официального запроса мне хотелось бы избежать. А ты… Не мог бы ты, Яша, спросить Блюмкина? Вы все-таки друзья, а он нынче фигура!

— Ты ему тоже не чужой, — хмыкнул Фишман, вспомнив, очевидно, восемнадцатый год, Киев… и все былое.

— Не хочу одалживаться.

— А я, стало быть, могу.

— Ты другое дело, Яша! Вы же старые друзья. В конце концов, Мирбаха вместе…

— Оставь! — махнул рукой Фишман. — Значит, Муравьев.

— Да. Мне надо посмотреть его следственное дело. Муравьева арестовывали за несколько месяцев до мятежа. Вот тот его арест меня и интересует. Дело давнее, так что режима секретности, как я понимаю, там нет, тем более, что тогда его освободили, не найдя состава преступления. Феликс и освободил. Мне просто нельзя обращаться в ЧК официально. Вот и все.

— Ладно, — кивнул Фишман. — Я спрошу… Только не Блюмкина. Ну, его, на хер. К тому же он уже не там, а у Троцкого, так что пусть себе служит. Я Васю Манцева попрошу, он член коллегии ВЧК, ему и карты в руки. Вы ведь знакомы, не так ли?

— Ну а кто с ним не знаком. В девятнадцатом пересекались, но лучше бы тебе меня при встрече не упоминать. Меня в их конторе не шибко любят, как раз за девятнадцатый.

— Все равно придется сказать, — пожал широкими плечами Фишман. — Он же не отдаст дело мне. Максимум, там, у себя, тебе покажет.