Комедиантка
Шрифт:
Занавес был поднят, и сумрачная глубина сцены притягивала своей таинственностью. Впервые видела Янка театр так близко, а артистов не на сцене. Театр представлялся ей греческим храмом, а люди, за которыми она сейчас наблюдала, прислушиваясь к их звучным голосам, казались ей истинными жрецами искусства, — прежде они жили только в ее воображении, и девушка смотрела на все глазами энтузиастки. Янка испытывала удовольствие уже от одного того, что дышит воздухом настоящего театра. Пока она с любопытством ко всему
Янка почувствовала, как от страха по всему телу пробежала дрожь, и, не поднимая глаз, догадалась, что к ней приближаются и осматривают ее с головы до ног. Еще не зная, с чего она начнет и что скажет, Янка понимала одно — разговор неизбежен.
Когда Цабинский приблизился, Янка встала.
— Я директор Цабинский…
Девушка стояла молча, от волнения она не могла произнести ни слова.
— Вы изволили меня звать? — обратился к ней директор и почтительно поклонился, давая понять, что готов слушать.
— Да, пан директор. Я хотела просить… может быть, — запиналась Янка, не находя подходящих слов.
— Прошу вас, успокойтесь. У вас что-нибудь важное? — вкрадчивым голосом спросил Цабинский, склонившись к посетительнице, в то же время многозначительно подмигивая актерам, наблюдавшим за этой сценой.
— О, очень важное, — поднимая на него глаза, отвечала Янка. — Я хотела просить вас принять меня в театр.
Последние слова Янка произнесла скороговоркой, как будто боялась, что ей не хватит ни голоса, ни мужества для этого разговора.
— А! Только и всего? Вы хотите ангажироваться?
Директор выпрямился и, хитро сощурив глаза, пристально, испытующе смотрел на Янку.
— Я для этого приехала. Пан директор, вы не откажете мне, правда?
— У кого вы были раньше?
— Не понимаю…
— В чьей труппе? Где?
— Я еще не работала в театре. Я приехала из провинции.
— Вы не работали в театре? У меня нет места!
И он повернулся, намереваясь удалиться.
Янка с ужасом представила, как ей придется уйти, ничего не добившись. И она снова умоляюще, но уже решительней заговорила:
— Пан директор! Я специально ехала в вашу труппу. Я так люблю театр, что не могу без него жить! Не отказывайте мне! У меня в Варшаве никого нет. Я обратилась к вам, потому что так много о вас читала. Я чувствую, что могу играть… Столько ролей знаю на память! Вот увидите, только бы мне сыграть… Вот увидите!
Цабинский молчал.
— Может быть, завтра прийти? Несколько дней я могу подождать, — добавила она, видя, что тот не отвечает и только внимательно присматривается к ней.
Девушка говорила очень возбужденно; в голосе звучала и мольба и решимость. Цабинский с удовольствием слушал ее голос, мягкий, красивый и необычный.
— Сейчас у меня
Янка в порыве благодарности хотела пожать директору руку, но не рискнула, чувствуя, что она привлекает к себе всеобщее внимание.
— Эй, Цабинский!
— Да, дружище!
— Директор! Это что же? Рандеву? Средь бела дня, у всех на глазах, в трех шагах от Пепы? — кричали ему из кресел, когда он отошел от Янки.
— Какое там рандеву!
— А что же?
— Директор, не юли, имей совесть… Зачем же так открыто, прямо на авансцене?
— Вот это номер! А прикидывался таким кристальным и чистым! — язвил один из актеров, лицо которого не переставало кривиться от желчной улыбки.
— Иди ты к черту, любезный! Даже и не снилось! Первый раз ее вижу…
— А недурна! Чего ж ей надо?
— Любительница… Хочет ангажироваться.
— Возьми, директор. Хорошенькие женщины в театре не бывают лишними.
— Хватит директору этих куколок.
— Ба, а хор?
— Не бойся, Владек, они не отяготят бюджета: Цабан не очень-то щедро платит, особенно молодым, симпатичным и начинающим.
— Гляс всегда преувеличивает… Это его самый большой порок!
— Ты забыл, директор, самый главный порок: я требую у тебя гонорар. Или, может, это достоинство?
— Вот уж нет! — горячо запротестовал Цабинский.
Грянул смех.
— Прикажи, директор, дать рюмку шнапса, и я тебе кое-что скажу, — не унимался Гляс.
— Что же ты скажешь?
— А то, что режиссер велит подать еще рюмочку.
— Смешной человек, у тебя от острот живот растет… болтаешь всякие глупости, — вставил Владек.
— С точки зрения глупых… — огрызнулся Гляс и отправился за кулисы.
— Выкрест! Шкура барабанная! — буркнул вслед Владек.
— Ясь! — позвала директорша из зала.
Цабинский побежал ей навстречу.
Директорша была высокого роста дама, упитанная, с крупными чертами лица, большими глазами, узкими губами и очень низким лбом. С помощью косметики она пыталась сохранить следы былой красоты. Одетая в подчеркнуто светлые тона, издалека директорша производила впечатление молодой женщины.
Она гордилась положением мужа, своим драматическим талантом и детьми, которых у нее было четверо. Очень любила изображать матрону, поглощенную домом и воспитанием детей, и была искуснейшей комедианткой в жизни и за кулисами; на сцене выбирала амплуа драматических матерей и вообще пожилых, несчастных женщин, никогда толком не понимала своих героинь, но играла проникновенно и патетически.
Эта женщина была грозой слуг, собственных детей и начинающих актрис, особенно если в актрисах подозревала талант. Обладая злым нравом, она умело скрывала это, изображая особу слабую и нервную.