Комедианты
Шрифт:
Мой молодой помощник скоро набил руку и выдавал по полдюжине разнообразных картин за одно утро, а я платил ему по два фунта десять шиллингов за штуку. Я никого не грабил; получая по пятнадцати фунтов за полдня работы, художник был доволен, я же помогал молодому дарованию и был уверен, что многие званые обеды в провинции проходят гораздо живее благодаря одной из моих пощечин общественному вкусу на стенке. Как-то раз я продал поддельного Поллока человеку, у которого в саду вокруг солнечных часов и вдоль аляповатой дорожки были врыты диснеевские гномы. Разве я его обездолил? Он мог себе позволить такую роскошь. У него был совершенно неуязвимый вид, хотя кто знает, какие изъяны в его личной или деловой жизни должны были возмещать диснеевские гномы.
Вскоре после выгодной сделки с владельцем гномов я услышал зов моей матери, если, конечно, это можно так назвать. Он настиг меня в виде цветной открытки, изображавшей развалины крепости императора Кристофа в Кап-Аитьене. На обороте она написала свою фамилию – она была мне незнакома, – адрес и две фразы: «И сама чувствую себя развалиной. Рада буду тебя видеть, если заглянешь в наши края». В скобках, после слова «Maman» [27] , – не зная ее почерка, я довольно метко расшифровал его, как «Manon» [28] , – она добавила: «Графиня де Ласко-Вилье». Эта открытка добиралась до меня несколько месяцев.
27
мать (фр.)
28
героиня романа аббата Прево «Манон Леско»
В последний раз я видел мать в 1934 году в Париже и ничего не слышал о ней во время войны. Думаю, что я не принял бы ее приглашения, если бы не два обстоятельства: первый раз в жизни мать обратилась ко мне с чем-то вроде просьбы о помощи и мне давно было пора кончать аферу со странствующей галереей, потому что воскресная газета «Народ» пыталась выяснить, откуда я беру картины. В банке у меня было больше тысячи фунтов. Продав еще за пятьсот фунтов фургон, остаток картин и репродукций человеку, который никогда не читал «Народа», я вылетел в Кингстон, где безуспешно пытался найти какое-нибудь подходящее дело; тогда я сел на другой самолет и прилетел в Порт-о-Пренс.
Несколько лет назад Порт-о-Пренс был совсем другим. Продажности в нем, я думаю, было не меньше, а грязи еще больше; нищих было столько же, но нищие хотя бы могли на что-то надеяться: в страну приезжали туристы. Теперь, когда человек вам говорит: «Я подыхаю с голоду», вы ему верьте.
Интересно, думал я, что делает моя мать в гостинице «Трианон» – живет ли она там на деньги графа, если этот граф вообще существовал, или служит экономкой. В последний раз, когда я ее видел – в 1934 году, – она служила vendeuse [29] у одного из не очень знаменитых couturiers [30] . До войны считалось шикарным держать на службе англичанок, поэтому она именовала себя Мэгги Браун (а может, ее фамилия по мужу и в самом деле была Браун).
29
продавщица (фр.)
30
здесь: хозяин дома моделей (фр.)
Из предосторожности я отвез свои чемоданы в роскошный американизированный отель «Эль Ранчо». Мне хотелось пожить пошикарнее, пока у меня есть деньги, а в аэропорту никто ничего не знал о «Трианоне». Когда я подъезжал к нему по дороге, обсаженной пальмами, он мне показался довольно запущенным; бугенвилею надо было подстричь, а дорожка заросла травой так, что гравия не было видно. На веранде пили несколько человек, среди них Пьер Малыш, – правда, я довольно скоро узнал, что он платит за выпивку только своим пером. На ступеньках меня встретил молодой, хорошо одетый негр и спросил, нужна ли мне комната. Я сказал, что приехал навестить Madame la Comtesse – ее двойную фамилию мне трудно было запомнить, а открытку я забыл в «Эль Ранчо».
– Мадам, к сожалению, больна. Она вас ожидает?
Из бассейна появилась молодая американская пара. Оба были в купальных халатах. Мужчина обнимал женщину за плечи.
– Эй, Марсель, – сказал он, – парочку ваших особых.
– Жозеф! – крикнул негр. – Два ромовых пунша для мистера Нельсона.
И он снова вопросительно обернулся ко мне.
– Скажите ей, – сказал я, – что к ней мистер Браун.
– Мистер Браун?
– Да.
– Я посмотрю, проснулась ли она. – Он помялся: – Вы приехали из Англии?
– Да.
Из бара вышел Жозеф – он нес ромовые пунши. Тогда он еще не хромал.
– Мистер Браун из Англии? – переспросил Марсель.
– Да, мистер Браун из Англии.
Он нехотя пошел наверх. Сидевшие на веранде разглядывали меня с любопытством, за исключением молодых американцев – те самозабвенно передавали изо рта в рот вишни. Солнце собиралось садиться за огромным горбом Кенскоффа.
Пьер Малыш спросил:
– Вы приехали из Англии?
– Да.
– Из Лондона?
– Да.
– В Лондоне очень холодно?
Все это напоминало допрос в тайной полиции, но в те дни здесь не было тайной полиции.
– Когда я уезжал, шел дождь.
– Как вам нравится здесь, мистер Браун?
– Я здесь всего два часа.
На следующий день мне стало понятно его любопытство: он поместил заметку обо мне в светской хронике местной газеты.
– Ты стала хорошо плавать на спине, – сказал своей спутнице американец.
– Ох, птенчик, правда?
– Честное слово, золотко.
На ступеньки веранды поднялся негр, протягивая две уродливые статуэтки из дерева. Никто не обращал на него внимания, и он молча стоял, предлагая свои изделия. Я даже не заметил, как он ушел.
– Жозеф, а что сегодня на ужин? – спросила молодая американка.
Какой-то человек прошелся по веранде с гитарой в руках. Он присел за столик недалеко от молодой пары и начал играть.
На него тоже никто не обращал внимания. Я почувствовал себя неловко. Я ожидал более теплого приема в материнском доме.
Высокий пожилой негр с римским профилем, почерневшим от сажи больших городов, и волосами, припудренными каменной пылью, спустился по лестнице в сопровождении Марселя. Он спросил:
– Вы мистер Браун?
– Да.
– Я доктор Мажио. Зайдемте, пожалуйста, на минуточку в бар.
Мы вошли в бар. Жозеф смешивал новую порцию ромовых пуншей для Пьера Малыша и его компании. В дверь просунулась голова повара в белом колпаке, но при виде доктора Мажио спряталась снова. Хорошенькая горничная-мулатка с кипой белых скатертей в руках перестала болтать с Жозефом и пошла на веранду накрывать столики.