Комедианты
Шрифт:
– Неужели оно принимает гостей?
– Была у нас польская миссия, но довольно быстро уехала. А вот и ваш багаж, мистер Браун.
– А я успею добраться до «Трианона», пока не выключат свет?
– Да, если поедете прямо.
– А куда мне заезжать?
Пьер Малыш хмыкнул.
– Давайте я поеду с вами, мистер Браун. На дороге между Порт-о-Пренсом и Петионвилем много застав.
– Ладно. Садитесь. Все что угодно, лишь бы обойтись без осложнений.
– А что вы делали в Нью-Йорке, мистер Браун?
Я ответил ему откровенно:
– Пытался продать свою гостиницу.
– Не вышло?
– Не вышло.
– В такой огромной стране – и
– Вы же выслали их военную миссию. Заставили отозвать посла. После этого трудно рассчитывать на доверие. Господи, совсем забыл! Со мной приехал кандидат в президенты.
– Кандидат в президенты? Надо было меня предупредить.
– Не слишком удачливый кандидат.
– Все равно. Кандидат в президенты! А зачем он сюда приехал?
– У него рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.
– К доктору Филипо? Но доктор Филипо…
– С ним что-нибудь случилось?
– Сами знаете, что такое политика. Во всех странах одно и то же.
– Доктора Филипо сняли?
– Его не видели уже неделю. Говорят, он в отпуску. – Пьер Малыш тронул шофера такси за плечо. – Остановись, mon ami [16] . – Мы еще не доехали даже до статуи Колумба, а на город быстро спускалась ночь. Он сказал: – Мистер Браун, я, пожалуй, вернусь и поищу его. Ведь и у вас в Англии не стоит попадать в ложное положение. Хорош бы я был, приехав в Англию с рекомендательным письмом к мистеру Макмиллану. – Он помахал на прощанье рукой. – Скоро зайду к вам на стаканчик виски. Я ужасно рад, ужасно рад, что вы вернулись, мистер Браун. – И он отбыл с блаженным видом, никак не вязавшимся с обстоятельствами.
16
мой друг (фр.)
Мы поехали дальше. Я спросил шофера, наверно агента тонтон-макутов:
– Доедем мы до «Трианона», прежде чем выключат свет?
Шофер только пожал плечами. В его обязанности не входило сообщать какие бы то ни было сведения. В здании выставки, которое занимал министр иностранных дел, еще горел свет, а у статуи Колумба стоял «пежо». Конечно, в Порт-о-Пренсе много машин «пежо», и я не мог поверить, что Марта так жестока или так лишена вкуса, чтобы назначать свидания на том же месте. И все же я сказал шоферу:
– Я выйду здесь. Отвезите вещи в «Трианон». Жозеф вам заплатит.
Я проявил большую неосторожность. Полковник, командующий тонтон-макутами, завтра же утром узнает, где я вышел из такси. Но я все же принял кое-какие меры: подождал, пока шофер действительно не уехал и свет его фар не скрылся из виду. А потом я пошел к стоявшей у Колумба машине. На номерном знаке сзади я увидел букву «Д». Это была машина Марты, и она сидела там одна.
Я смотрел на нее некоторое время из темноты. Мне пришло в голову, что я могу постоять здесь в двух шагах от машины, пока не увижу человека, которому она назначила свидание. Но тут Марта повернула голову и поглядела туда, где я стоял: она почувствовала, что на нее смотрят. Слегка опустив стекло, она резко крикнула по-французски, думая, что это один из бесчисленных портовых нищих:
– Кто там? Что вам надо? – и включила фары. – О господи! Ты все-таки вернулся… – сказала она таким тоном, словно речь шла о приступе малярии. Она отворила дверцу, и я сел рядом. В ее поцелуе я почувствовал страх и тревогу. – Почему ты вернулся?
– Видно, соскучился по тебе.
– Неужели для этого надо было
– Я надеялся, что, если уеду, что-нибудь изменится.
– Нет. Все по-старому.
– А что ты здесь делаешь?
– Тут, пожалуй, удобнее всего скучать по тебе.
– Ты никого не ждала?
– Нет. – Она схватила мой палец и больно его вывернула. – Знаешь, я могу быть sage [17] хотя бы несколько месяцев. Правда, не во сне. Во сне я тебе изменяла.
– И я тебе был верен – по-своему.
– Можешь мне сейчас не объяснять, что такое «по-твоему». Помолчи. Посиди рядом.
Я послушался. Я был и счастлив и несчастен, потому что главное в нашей жизни явно не изменилось, кроме того, что теперь у меня нет машины и ей придется везти меня домой, рискуя, что ее заметят возле «Трианона». Мы не можем сегодня проститься возле Колумба. Но даже обнимая ее, я ей не доверял. Неужели у нее хватит дерзости отдаться мне, если она ждет на свидание другого? Но потом я сказал себе, что все равно ничего не узнаю – дерзости у нее хоть отбавляй. И отнюдь не отсутствие дерзости привязывает ее к мужу. Она застонала – я помнил этот стон – и зажала рот рукой. Тело ее обмякло, она, как усталый ребенок, свернулась у меня на коленях.
17
умницей (фр.)
– Забыла поднять стекло, – сказала она.
– Нам, пожалуй, лучше добраться до «Трианона», пока не выключат свет.
– Ты нашел покупателя?
– Нет.
– Слава богу.
В городском парке чернел музыкальный фонтан – воды не было, и он молчал. Электрические лампочки, мигая, вещали в ночи: «Je suis la Drapeau Haitien, Uni et Indivisible. Francois Duvalier» [18] .
Мы проехали мимо обгорелых балок дома, сожженного тонтонами, и начали взбираться по холму к Петионвилю. На полдороге мы наткнулись на заставу. Человек в рваной рубашке, серых штанах и старой фетровой шляпе, очевидно найденной на помойке, подошел к дверям машины, волоча за дуло ружье. Он приказал нам выйти из машины.
18
«Я – знамя Гаити, единое и неделимое. Франсуа Дювалье» (фр.)
– Я выйду, – сказал я, – но эта дама – из дипломатического корпуса.
– Не спорь с ним, дорогой, – сказала она. – Никаких привилегий больше не существует. – Она первая отошла на обочину дороги, подняла руки над головой и улыбнулась милиционеру ненавистной мне улыбкой.
– Разве вы не видите букву «Д» на машине? – спросил я.
– А разве ты не видишь, что он не умеет читать? – спросила она.
Он ощупал мои бедра и провел ладонями между ног. Потом осмотрел багажник машины. Обыск был не очень умелый и длился недолго. Нам открыли проезд и пропустили машину.
– Мне не хочется, чтобы ты ехала обратно одна, – сказал я. – Я пошлю с тобой слугу, если у меня остался хоть один слуга. – Проехав еще с километр, я вернулся к своим подозрениям. Если муж, как правило, слеп к неверности жены, любовник страдает противоположным пороком: он повсюду видит измену. – Ну, скажи, что ты там делала у памятника?
– Не будь хоть сегодня идиотом, – сказала она. – Мне так хорошо.
– Я же тебе не писал, что вернусь.
– На этом месте я могла вспоминать о тебе, вот и все.