Комедианты

Грин Грэм

– Давайте поднимемся на борт и выпьем на прощание.

– Нет. Если я поднимусь, мне, пожалуй, захочется остаться, что вы тогда со мной сделаете?

– Капитан потребует у вас выездную визу.

– Сперва ее потребует вот этот тип, – сказал я, кивнув на полицейского у сходен.

– Ну, с ним-то мы приятели.

Казначей жестом показал, как он опрокидывает стакан, и ткнул в меня пальцем. В ответ полицейский ухмыльнулся.

– Видите, он не против.

– Все равно не поднимусь. Я и так уже сегодня пил что попало, – сказал я. Но все же медлил у сходен.

– А мистер Джонс, – спросил

казначей, – что с мистером Джонсом?

– Процветает.

– Мне он понравился, – признался казначей.

Эта темная личность, майор Джонс, которому никто не доверял, обладал удивительным талантом завоевывать друзей.

– Он мне сказал, что родился под созвездием Весов, значит, в октябре, и я посмотрел, что там про него.

– Где? У «Старого Мура»? Ну и что там было сказано?

– Артистическая натура. Честолюбив. Преуспеет на литературном поприще. Что касается будущего, я там нашел только важную пресс-конференцию генерала де Голля и электромагнитные бури в Южном Уэльсе.

– Он мне сказал, что вот-вот сорвет куш в четверть миллиона долларов.

– На литературном поприще?

– Вряд ли. Предложил мне пойти к нему в компаньоны.

– Значит, и вы разбогатеете?

– Нет. Я отказался. У меня тоже была мечта, как разбогатеть. Может, когда-нибудь я вам расскажу о передвижной выставке картин – это была самая удачная затея в моей жизни, но мне пришлось смыться, и вот я приехал сюда и получил свою гостиницу. Неужели вы думаете, что я так легко откажусь от верного дохода?

– Вы считаете, что гостиница – это верный доход?

– Самый верный из всех, какие у меня когда-либо были.

– Когда мистер Джонс разбогатеет, вы пожалеете, что не отказались от этого верного дохода.

– Может, он мне даст взаймы и я как-нибудь перебьюсь, пока не вернутся туристы.

– Да, он по-своему, натура широкая. Он щедро дал мне на чай, правда конголезскими бумажками, и банк отказался их обменять. Мы выйдем в море только завтра вечером, а то и позже. Приведите мистера Джонса к нам.

На склонах Петионвиля заиграли молнии; временами их лезвия сверкали так долго, что высекали из тьмы очертания пальмы или угол крыши. В воздухе пахло близким дождем, и глухое бормотание грома напоминало о школьниках, хором повторяющих ответы учителю. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Я никак не мог заснуть. Молнии вспыхивали и гасли с таким же постоянством, как самореклама Папы-Дока в парке, и, когда дождь ненадолго стихал, сквозь москитные сетки просачивалось немного воздуха. Обещанное Джонсом богатство не выходило у меня из головы. Бросит ли Марта мужа, если я получу свою долю? Но ведь ее удерживали не деньги, а Анхел. Я мысленно уговаривал ее, что Анхел будет доволен, если я откуплюсь от него регулярным пайком головоломок и печенья. Я заснул, и мне приснилось, что я еще маленький и стою на коленях у алтаря школьной часовни в Монте-Карло. Священник ходит по рядам и кладет каждому в рот французское печенье, но, дойдя до меня, проходит не останавливаясь. Мимо меня с двух сторон приходят и уходят причащающиеся, а я упрямо не встаю с колен. Священник снова

раздает печенье и снова обходит меня. Тогда я встаю и угрюмо иду по приделу, который превращается в огромный птичник с рядами попугаев, прикованных цепочками к крестам. Кто-то пронзительно меня окликает: «Браун, Браун!», но я не уверен, что это мое имя, и не оборачиваюсь. «Браун!» На этот раз я проснулся – кто-то звал меня с веранды, расположенной прямо под моей комнатой.

Я встал и подошел к окну, но сквозь москитную сетку ничего не увидел. Внизу зашаркали подошвы, и кто-то, удаляясь, снова настойчиво позвал: «Браун!». С трудом расслышав свое имя сквозь молитвенное бормотание дождя, я отыскал фонарик и спустился вниз. В кабинете я захватил единственное имевшееся у меня оружие: медный гроб с буквами R.I.Р. Потом я отпер боковую дверь и посветил фонариком, чтобы показать, где я. Свет упал на дорожку, ведущую к бассейну. И сразу же из-за угла дома в круг света вышел Джонс.

Он промок до костей, и лицо его было выпачкано в в грязи. Он нес какой-то сверток, укрывая его пиджаком от дождя.

– Погасите свет, – сказал он. – Впустите меня, скорей.

Он прошел за мной в кабинет и вынул из-под мокрого пиджака сверток. Это был погребец для коктейлей. Джонс бережно положил его на стол и погладил, как любимую собачку.

– Все пропало, – сказал он. – Кончено. Продулся по всем статьям.

Я протянул руку, чтобы зажечь свет.

– Не надо, – сказал он, – нас могут увидеть с дороги.

– Не могут, – сказал я и нашел выключатель.

– Лучше не надо, старик… Мне спокойнее в темноте, если вы не против. – Он снова погасил электричество. – Что это у вас в руке, старик?

– Гроб.

Он тяжело дышал, я почувствовал запах джина.

– Мне надо поскорее отсюда мотать, – сказал он. – Любым способом.

– Что случилось?

– Они стали про меня разнюхивать. В полночь позвонил Конкассер, я даже не знал, что проклятый телефон работает. Я просто оторопел, когда он задребезжал мне в самое ухо. Никогда раньше он не звонил.

– Наверно, они починили телефон, когда поселили там поляков. Вы живете в правительственной гостинице для В.В.П. – весьма важных персон.

– В Имфале мы их звали весьма важными птицами, – сказал Джонс со слабой потугой на шутку.

– Если вы позволите зажечь свет, я смогу дать вам выпить.

– Времени нет, старик. Мне надо убираться отсюда подобру-поздорову. Конкассер говорил из Майами. Они послали его про меня разнюхать. Он еще ничего не подозревает, просто удивляется. Но утром, когда они обнаружат, что я удрал…

– Куда удрал?

– Да в том-то и вопрос, старик, так сказать, вопрос вопросов.

– В порту стоит «Медея».

– Лучше и не придумаешь…

– Мне надо одеться.

Он ходил за мной по пятам, как собака, оставляя на полу лужи. Мне бы очень хотелось посоветоваться с миссис Смит, ведь она была такого высокого мнения о Джонсе. Пока я одевался – ему пришлось разрешить мне зажечь ночник, – он нервно бродил из угла в угол, держась, однако, подальше от окна.

– Не знаю, что за дело вы затеяли, – сказал я, – но если на карту поставлено четверть миллиона долларов, можно было не сомневаться, что рано или поздно они станут про вас разнюхивать.