Комиссия
Шрифт:
Но хотя лебяжинцы оказались вдалеке от нового строительства, всё равно стали заглядывать к ним разные люди - техники, десятники, подрядчики, фуражиры, - вербовать на стройку рабочих, землекопов и грабарей, скупать фураж и продовольствие для котлового довольствия. Рабочих они собрали тогда среди новопоселенцев огромное множество, фуражу и продовольст-вия - ничего: год был неурожайный.
Явилось двое техников и в устиновский дом:
– Вот, слышали мы, и даже не в вашей деревне, будто хозяин здешний, Устинов Николай Леонтьевич, умеет с разным инструментом обращаться?
– Ну, не сильно могу я с инструментом и с цифрой управиться! застыдившись и покраснев, ответил им Устинов.
– А вы всё ж таки проходите, садитесь...
Гости прошли, сели. Лето было, Устинов велел Домне подать квасу, они попили, похвалили квас, похвалили избу - за то, что чистая она, мух в ней мало и книжки водятся. После старший техник спросил:
– Скажи, Устинов, а что такое теодолит?
– Теодолит, а в прежнем смысле дак астролябия, есть инструмент для измерения угла на местности, в вершине которого сам теодолит находится! ответил Устинов.
– Ну, брат!
– удивился техник и даже потрогал молоточки на форменной своей фуражке.
– Ну, брат Устинов, ты знаешь гораздо больше, чем нужно! Чем нужно для того, чтобы носить теодолит за техником! Ты, значит, носил?
– Сколь разов! А знаю я такие определения - дак я их люблю. Мне нравится всё знать за каждым предметом. Особенно за тем, который в руках приходилось держать.
– Так... Ну а с пикетажистами ты работал?
– Приходилось...
– И мог бы разбить пикетаж сам?
– На ровной или на пересеченной местности?
– На ровной...
– На ей - смогу...
– А на пересеченной?
– Потише дело пойдет, но тоже сделал бы.
– А куда бы ты записывал тот пикетаж?
– Куда?
– удивился вопросу Устинов.
– Конешно, в пикетажный журнал, на сетчатую бумагу и в мачтабе!
– Постой, постой, Устинов! Так ты, может, и теодолит не только таскал на загривке, но и знаешь с ним обращение?
– Ну конешно, не только я его таскал!
– согласился Устинов.
– А что ты с ним умеешь?
– Умею центрировать на точке.
– А отсчитать угол?
– Почти не могу. В крайнем каком случае, ежели некому сделать. Ну тогда куды денешься - придется уже самому. А вот разбить заданный угол к данной линии - это сделаю. Это мне техники препоручали, хотя бы и при разбивке лесных визирок.
– Да как же ты это сделаешь, Устинов?
– Как все делают: совмещаю ноль лимбы и ноль алидады, направляю трубу по базисной линии на вешку, после открепляю алидаду и винтом-винтом гоню ее ноль до необходимого градуса на лимбе! Ну и, само собою, в оба глаза гляжу на верньер.
– Тебе цены нету, Устинов!
– хлопнул себя по коленкам техник, а товарищ его, тот глядел, вытаращив глаза и разинув рот без двух верхних зубов.
– Ты вот что, Устинов, а объем земля-ной работы ты подсчитаешь на плане?
– снова задал вопрос техник.
– Резерв либо кавальер?
– Кавальер!
– Ну, гляди, какая фигура. Когда она сложная и большая и требует разбивки на простые и малые, тогда долго слишком приходится мне считать. При моей-то грамоте.
Техник вынул из полевой сумки книжечку - как раз пикетажная оказалась она, с сетчатой бумагой, набросал на ней кавальер в плане и в профиле, надписал масштаб: "М:1/100", положил перед Устиновым зачиненный карандаш: "Считай!"
Устинов пошел на кухню, вымыл руки под рукомойником, лицо смочил холодной водой и отер его, чтобы пот не капнул с него на листок. Принялся считать. Долго считал, техник с товарищем разговаривали, в окно смотрели, горку с книжками разглядывали, Устинов не торопился - пускай подождут, им это дело нужно, а не ему, вот пускай и подождут. Наконец сказал, что посчитан кавальер и надеется, что правильно.
– А вот сейчас и посмотрим!
– сказал техник, вынул из той же сумки счетную линейку и быстро-быстро стал двигать на ней стекляшку то в одну, а то в другую сторону, тянуть планку. Сосчитал, еще раз уставился на Устинова: - Значит, так, Устинов: беру тебя техником-пикета-жистом. Жалованье - пятьдесят пять рублей в месяц, включая полевые, плюс сверхурочные!
– Надолго?
– Да на всё время, разумеется! Года на три! Пока идут изыскания и строительство! А здесь кончится дорога - поедем с тобою, вернее всего, на другую стройку. Не к своей же скотине ты, почти что техник, будешь возвращаться? Даже и не на три года, а вообще возьму я тебя в помощники!
– Ну зачем же мне к ей возвращаться?
– спросил Устинов.
– К моей скотине? Зачем, когда я и не уйду от ее никуда! Тем более - на три-то года и даже насовсем! Когда бы на три месяца, ну, может, и пошел бы!
– А ты не пьешь?
– спросил тогда техник.
– На праздник пошто же не выпить?
– А вот сейчас угостить меня сможешь? Запас есть?
– Как не быть.
– И Устинов крикнул Домне, чтобы подала.
– Ну раз есть запас - значит, не пьешь!
– сказал техник, опрокинул рюмочку и еще раз спросил: - Ты понял меня: пятьдесят пять рублей и сверхурочные?
После, когда техник с товарищем пошли ночевать на сеновал, из каморки явился дед Егорий, развел руками и сказал:
– Оть энто да-а-а! Пятьдесят пять! Да сверху урока ишшо! Да неужели же ты по правде несогласный, Николка?! Да у тебя голова-то есть ли, нету ли на плечах-то - не соглашаться? Дурак ты, Николка, либо кто? Не пойму я! Не замечал же я по сю пору особой дурости за тобой?!
Вот как дед Егорий, нагишом свою пашню пахавший, первый упрекая внука за то, что тот отходит от крестьянства, упал на колени перед этим жалованьем!
А внук - тот не упал. И не подумал.
Кто Устинова тогда понял, так это Иван Иванович Саморуков. Как раз после того случая с путейским техником он и нанес лебяжинским старикам обиду, сказав во всеуслышание, что среди них нету ни одного кандидата в лучшие люди, а вот Устинов Никола, мальчишка еще, - тот и есть настоящий кандидат!
Для Ивана Ивановича всегда ведь самой большой заслугой была верность лебяжинскому обществу, а тех, кто из общества уходил, он лютой ненавистью ненавидел.