Конец заблуждениям
Шрифт:
Почему он уступил Фрэнку Рейнхольду? Что же он за человек такой, которым всегда командуют другие? Большую часть жизни мать принимала за него решения и указывала ему, кем быть. Затем он позволил Джине изменить его, чтобы как можно лучше соответствовать ее представлениям. И когда все пошло наперекосяк и он не смог соответствовать ее фантазии, он тут же был опьянен очарованием чего-то – кого-то! – нового: Марины. Его импульсивный поступок перевернул жизнь, которую он построил, и единственные отношения, которые имели значение.
Затем (месяцы спустя, весной) судьба дала ему возможность все исправить, когда незнакомец по имени Грэм
Дункан любил Джину и понимал, что она потеряна для самой себя, как когда-то был потерян он. Разве он не обязан взять под контроль свою судьбу и сделать все что должно, дабы заставить ее вернуться к себе прежней, к нему и к ее истинному дому?
Глава одиннадцатая
Джина
Сиена, июль 1996 года
Всю дорогу до станции «Главни Надрази» Джина сжимала руку Дункана на каждой ощутимой выбоине. Они прибыли на вокзал лишь за несколько минут до отправления поезда на Вену. К счастью, у билетной кассы не было очереди, и, пробежав напрямик по платформе, они с Дунканом рухнули на свои места как раз в тот момент, когда поезд тронулся. Некоторое время сердце Джины еще продолжало бешено колотиться, пока она, наконец успокоившись, не повернулась к окну, чтобы посмотреть и запомнить прекрасный, задумчивый город, проплывающий мимо.
Со времен Берлина у Джины не было такого чувства: она покидает город не с тем человеком, с которым приезжала. Туман рассеивался, на смену ему пришло острое ощущение цели. Она еще не была готова рассказать Дункану о причине, но ей стало интересно, почувствовал ли он перемену, произошедшую с ней. В то утро он временами озадаченно наблюдал за ней, и она решила, что ему показалась странной та настойчивость, с которой она заговорила о столь внезапной поездке. Дункан, должно быть, задается вопросом о ее мотивах. Джина представила себе этот момент – они сидят напротив и молча угадывают мысли друг друга. Возможно, у Дункана есть некоторые догадки, но это, сказала она себе, не должно ее слишком беспокоить.
В конце концов, мы всегда ошибаемся, когда думаем, что знаем мысли тех, кого любим.
– Я надеюсь, Вайолет не расстроится, что мы уехали так неожиданно, – сказала она, нарушая тишину и собственные размышления. У ее подруги наверняка есть свои теории по поводу внезапного исчезновения Джины, и было бы благоразумно дать ей некоторые ответы.
Дункан, казалось, почти не слышал ее: бледный и измученный своими травмами, он с трудом держал глаза открытыми. Вскоре он задремал, а Джина тем временем выудила из чемодана блокнот и снова принялась писать.
«Дорогая Вайолет!
Мне нужно извиниться перед тобой за то, что покинула Прагу без объяснения причин. Это, должно быть, сбило тебя с толку – мое появление ни с того ни с сего, а затем столь же стремительное исчезновение. Я даже не сообщила, что с Дунканом все в порядке, и не зашла попрощаться.
В последние недели произошли некоторые события, о которых мне хотелось бы рассказать тебе, более того – я с самого начала планировала рассказать тебе о них по приезде в Прагу. Но сегодняшнее утро внесло коррективы. Изменило мои планы, изменило все. Мне стоило заподозрить, что происходит, из-за моего вчерашнего недомогания. Но я ничего не понимала, пока не проснулась сегодня, чувствуя боль в некоторых местах, что не оставило сомнений…»
На этом она остановилась, мысли вернулись к тому, что произошло несколько часов назад, когда она оставила Дункана в постели и в смятении чувств отправилась бродить по улицам Праги. Образы заполонили ее память, пока она шла, теряя представление о том, куда идет, пока, словно во сне, она не наткнулась на неприметное здание и не увидела Дункана, входящего внутрь. Она была поражена, обнаружив его там – ведь незадолго до этого она оставила его спящим! – и последовала за ним. Здание оказалось синагогой. Из глубины помещения она наблюдала за ним, его голова была опущена, а тело раскачивалось.
Он молился. Дункан, рациональный Дункан, который так часто ставил свой прагматизм выше веры в то, что любил, – он стоял здесь, причем с таким покаянным видом, что у нее на глазах выступили слезы. Она не могла знать, какие слова он возносил к Богу, но она верила, что они, должно быть, имеют отношение к ним, что он ищет какие-то способы сохранить их брак целым, возместить вред, который они причинили друг другу. Джина покинула храм, зная, что произошедшее между ними было благословением, а ее открытие тем утром – даром небес.
Дункан сидел напротив нее в глубоком сне, не зная, что его молитва была услышана. Он все еще спал, пока Джина заканчивала свое письмо Вайолет и писала другое, почти такое же, своему отцу.
В Вене они пересели на поезд до Рима, где расположились в спальном вагоне для ночной поездки. Джине потребовалось некоторое время, чтобы избавиться от своих мыслей и заснуть, но в итоге она даже сумела выспаться. Дункан разбудил ее утром, чтобы сообщить, что они подъезжают к Римскому вокзалу. Как только поезд остановился, все вокруг засуетились, чтобы успеть на сиенский поезд. На платформе уже собралась тесная, шумная и жизнерадостная толпа: молодые мужчины и женщины флиртовали, фанаты соперничающих клубов насмехались друг над другом. Многие пассажиры принесли с собой ланч и уселись на платформе, чтобы перекусить, другие разливали вино по бокалам. Пока Дункан ждал среди них, Джина отошла разменять деньги, купить билеты и немного еды.
Отдохнувший и почувствовавший себя лучше Дункан съел купленные ею бутерброды, хотя все, что Джина смогла заставить себя съесть, – это ломтик сухого хлеба. В Кьюзи им снова пришлось пересаживаться на другой поезд, а на последнем отрезке пути какие-то пассажиры начали петь хриплыми голосами. Пение подбодрило Джину, напомнило ей, что Прага в прошлом, а то, что ждет впереди, – наверняка будет бурным, новым и, возможно, фантастическим.
На вокзале Сиены уже царил хаос, люди высыпали через двери вокзала на улицу в поисках такси. В отсутствие вокруг свободных носильщиков Джине и Дункану пришлось повозиться со своим багажом, и к тому времени, когда они вышли на улицу, очередь на стоянке такси стала такой огромной, что они отчаялись когда-нибудь попасть в город. Пока они стояли, обсуждая, что делать, к ним подошел молодой человек в кепке и спросил по-английски, не хотят ли они проехать в центр города.