Конечно, это не любовь
Шрифт:
— Это все такая же чушь, — чуть мягче, но все так же категорично произнес он, — твоему Гарри тоже следовало бы убраться куда-нибудь подальше, ему все равно не хватит мозгов, чтобы состязаться со взрослым и опытным волшебником.
— Поэтому ему нужна я.
Шерлок фыркнул — он как-то сильно сомневался в том, что Гермиона может как-то помочь своему другу в этом вопросе. Она даже насекомых без дела не убивала, едва ли ей хватит духу убить взрослого волшебника.
— Ты нужна своим родителям. Живой. Хватит этих дурацких игр, Гермиона. Я запрещаю тебе рисковать собственной головой, — сказал он даже
— Запрещаешь мне? — переспросила она тихо. — С чего?
— Придумай причину сама, — отмахнулся он, но на всякий случай сделал полшага назад — драться с Гермионой ему совершенно не хотелось. — Вспомни все эти свои идеи про дружбу и все такое. Можешь даже придумать, что я беспокоюсь о тебе, мне все равно. Главное — результат.
— Замолчи, — велела она.
Он пожал плечами и сказал:
— Послушай, я умнее тебя и уже все просчитал. Твоя вероятность выжить, будучи вместе с Гарри Поттером, если у вас начнется война, равна примерно трем процентам, три двадцать пять, пять в периоде, если быть точным. Слишком мало, чтобы рисковать.
— Шерлок, — плечи Гермионы опустились, взгляд снова стал из злого грустным, она сглотнула и сказала: — ты очень умный парень, гений, я знаю. И ты редко ошибаешься. Но в этот раз — ошибся. Ты судишь о том, в чем не разбираешься. И я виновата в этом — нельзя было рассказывать тебе про волшебный мир. Ты пытаешься влезть в него, имея о нем весьма расплывчатые понятия.
— Мне вполне достаточно сведений, чтобы судить, — отрезал он. Неужели она считает его полным идиотом? Он анализировал информацию о волшебном мире много месяцев подряд, с тех пор, как создал Чертоги разума, и понял, что Гермионе нельзя ввязываться в волшебную войну. Тот волшебник, который обязательно попытается убить Гарри Поттера (очевидно, это его мания), убьет и ее, ведь Гермиона будет стоять на его дороге.
— Как бы то ни было, — заметила Гермиона холодно, — это моя жизнь и мое дело. Я придумаю, как защитить родителей, но Гарри я не брошу. Ему и Рону нужна моя помощь, и ты не можешь запретить мне делать то, что я считаю правильным. В другом случае я послушалась бы твоего совета, но здесь позволь мне решать самой. Это мой мир. Ты не знаешь его. Каким бы гением ты ни был, ты маггл и…
Гермиона резко замолчала, а Шерлок дернулся в сторону так, словно она действительно залепила ему звонкую пощечину. Это было самым оскорбительным, что он слышал в своей жизни. Самым. Никакие детские прозвища, никакие обзывательства одноклассников, даже издевки Майкрофта не причиняли такой боли, как это короткое слово. О, Шерлок отлично знал, что формально оно не несет в себе негативного смысла, но услышать его от Гермионы, да еще и в таком контексте, было…
Большим, чем он готов был перенести. Он почувствовал, как по спине заструились капельки липкого пота, щека непроизвольно дернулась, и он был вынужден дотронуться до лица, чтобы избавиться от тика. Гермиона приоткрыла рот, явно собираясь что-то сказать, но Шерлок понял, что не готов больше ничего от нее слышать. Ни одного слова.
— С прошедшим Рождеством, — прохрипел он, после чего утратил самообладание и бросился прочь,
Он бежал с полчаса, игнорируя правила дорожного движения, пересекал шоссе, сворачивал в какие-то скверы. Силы оставили его в незнакомом проулке под аркой. Он остановился и попытался глотнуть воздуха — легкие горели огнем. Колени дрожали.
— Эй, парнишка, не найдется мелочи? — раздался сзади хриплый голос. На мгновение Шерлоку почудилось, что он не в Лондоне, а в Париже, в волшебном квартале, и сзади к нему подходит оборванный желтозубый старик. Он думал, что силы его покинули, но ошибся — в ушах застучало, и он резко развернулся, впечатывая кулак в голову старика.
Тот кулем рухнул на землю.
Наваждение схлынуло. Шерлок снова был в Лондоне, на земле перед ним лежал всего лишь попрошайка.
— Вы живы? — спросил он и понял, что, похоже, застудил горло.
— Силен, малец, — произнес попрошайка на жутком кокни и, шатаясь, поднялся. — Как тебя сюда занесло?
— Забежал, — ответил он.
— Издалека бежал, видать.
— Издалека, — согласился Шерлок.
— Так мелочи нет?
— Ни пенса, — честно ответил он. Обратный билет до Кроули он купил еще утром.
Попрошайка кивнул и уже хотел было уйти, но вдруг остановился, развернулся и спросил:
— Будешь сигарету?
Шерлок недоуменно приподнял бровь, а попрошайка порылся в кармане и вытащил оттуда помятую, но на удивление чистую пачку сигарет, открыл ее и протянул Шерлоку.
Тот сглотнул. Ноги все еще дрожали, горло горело огнем, а мысли… их просто не было. Он решительно вытащил из пачки сигарету. Попрошайка поджег ее, и Шерлок втянул в легкие горьковато-кислый дым — и без того больное горло словно обожгло, из глаз брызнули слезы, он закашлялся и хотел было отбросить сигарету, но передумал, восстановил дыхание и сделал еще одну затяжку*. Вкус был все таким же омерзительным, но он был значительно приятней послевкусия от разговора с Гермионой.
— Тебе это, похоже, нужно, — пробормотал попрошайка, махнул рукой и заковылял прочь. Шерлок остался стоять в проулке и почти бездумно втягивать едкий дым, убеждая себя (почти успешно) что слезы в глазах стоят именно от боли в горле и от того, что табачный дым раздражает слизистую. И только поэтому.
Когда сигарета закончилась, он отбросил в сторону окурок и вышел из темного проулка. Его мозг работал как машина, словно существовал сам по себе — чистый разум безо всяких эмоций и чувств. Шерлок без труда сориентировался на улице, пешком добрел до своей остановки, доехал до дома.
— Шерлок, ты верну… — мама остановилась на полуслове и спросила нетвердым голосом: — в чем дело, милый?
— Я в порядке, — ответил Шерлок и прошел в свою комнату.
— Шерлок, подожди! — позвала мама. Он не остановился. Потом до него донеслось: — и чем от тебя пахнет? Ты что, курил?
Он захлопнул за собой дверь, снял куртку, заметил, что остался только с одной перчаткой, почему-то страшно разозлился из-за этого и забросил перчатку под стол. Больше всего ему хотелось сейчас лечь на кровать и не вставать. Вообще больше никогда. Но его взгляд наткнулся на лежащую на тумбочке скрипку.