Контрабандист из Варшавского гетто
Шрифт:
– Теперь я, кажется, вспомнила, – сказала она. – Я даже припоминаю тот день, когда мы встречались в адвокатской конторе отца. Это ведь вас обвиняли в жутком преступлении?
– Ну вот видите, – радостно ответил Новак, встав с кровати, – а я боялся, что не вспомните.
– Только я не помню, ваша имя.
– Меня зовут Пшемисл Новак, пани Юдифь, – быстро сказал Новак и отошел к окну.
– Пшемисл Новак, – с недоверием в голосе, медленно повторила пани Юдифь.
– Да что мы обо мне, да обо мне, —горячо произнес он и вернувшись, опять сел на кровать. – Вы знаете, кто был тот человек, почему он следил за вами? —спросил он.
– Следил за мной? —с недоверием переспросила она, – с чего вы решили?
Новак встал с кровати и подойдя к окну, закурил. Он рассказал ей, как утром случайно встретил Пассенштейна. Пассенштейн рассказал о смерти пана Эйдельмана и сообщил ему, где она живет. Он пришел к ней, чтобы предложить свою помощь. Потому— что когда—то ее отец, пан Эйдельман, помог ему.
– Значит этот предатель рассказал вам про меня, —пани Юдифь прервала рассказ Новака и встав со стула, начала нервно ходить по комнате, шлепая босыми, миниатюрными, сильно испачканными ножками по деревянному полу.
– Почему предатель? – спросил он.
– Почему? —она остановилась и посмотрела на Новака. —Вы еще спрашиваете. Я так хотела плюнуть в его улыбчивую рожу, когда он заявился к нам в своей новенькой форме, жаль меня отец тогда удержал.
– Ну в общем, —продолжил Новак, желая сменить тему, – я увидел, как вы выходите из подъезда, следом за вами этот, – Новак незаметно взглянул на свои ладони. – Ну я и пошел за ним, – вздохнул он.
– Ну рассказывайте, рассказывайте.
– Ну что рассказывать, —он поднял глаза. – Дальше вы сами все знаете. Правда, он сказал, что из полиции.
– Он полицейский? —удивленно спросила она.
– Да вы не переживайте, —неловко улыбнулся он. —Только вот, зря вы но ночам гуляете.
– А причем здесь это?
– Думаете, зачем он за вами следил.
– Не знаю, —опустила глаза пани Юдифь.
– Все— таки не разумно ночью, во время комендантского часа выходить на улицу, – строгим голосом произнес он, подойдя к столу и внимательно посмотрев на нее.
– Ладно, что дальше было, вы его отпустили? – спросила она, взглянув прямо на него. Ее глаза горели каким —то странным, пожалуй, нездоровым огоньком. Новак опустил руки и хотел было спрятать их в карманах брюк, но она подошла поближе и остановила его. Она взяла его руку в свою и повернула к себе ладонями верх.
– Вы его убили, да? —спросила она, рассматривая его окровавленные руки. Новак опустил взгляд. Он спасал ее и сделал бы это еще раз.
– Значит он сказал, что из полиции, —спокойно произнесла пани Юдифь, отпустив его руку. Она отошла и сев на свой стул, надела туфли.
– Пани Юдифь, давайте завтра поговорим, —устало произнес Новак и подошел к ней. Он внимательно посмотрел ее. Ее лицо сильно похудело, щеки ввалились, под глазами были видны большие черные круги, а плечи были такими худыми, что казалось на кости натянута кожа. От прежней пани Юдифь Эйдельман не осталось и следа, лишь полные, чувственные губы и горящие, большие как слива глаза, да копна волос. Но как же его тянуло к ней. Даже еще больше, особенно теперь, когда она так нуждается в его помощи.
– Послушайте, к черту этого полицейского или кто он там, —воскликнул Новак и пулей выскочил из комнаты. Вернулся он спустя несколько минут. В своих окровавленных руках, он держал толстый кусок ветчины и открытую банку мясных консервов, в которую была воткнута вилка. В кармане его пиджака выпирало что—то большое. Он положил на столик банку и ветчину, из кармана вытащил полбуханки черного хлеба, из другого ножичек. Быстро нарезал хлеб.
– Я сейчас, – радостно произнес он и опять исчез. Вернулся с початой бутылкой водки и двумя стеклянными стаканами.
– Что вы сидите, ешьте, —сказал он командным голосом и налил себе водки. —Ешьте пани Юдифь, я знаю вы голодны.
– Откуда все это? —спросила она, подняв на него свои большие глаза.
– Не спрашивайте, пани Юдифь, ешьте, – Новак по—хозяйски нарезал ветчины, положил один толстый кусок на хлеб и протянул ей. Она долго смотрела на банку консервов, хлеб, но особенно на ветчину. Она, не глядя, на Новака, неуверенно взяла хлеб с ветчиной. Новак взял себе кусок хлеба и отошел к кровати. Сев, он залпом выпил водки. По его телу растеклось тепло, голова сразу же потяжелела. Пани Юдифь ела, иногда боязливо поглядывая на него. Съев хлеб с ветчиной, она виновато, как маленький ребенок, посмотрела на него, и принялась за консервы, быстро проглатывая куски тушенного мяса, толком не прожевывая. Новак подошел к столу и налил ей немного водки.
– Выпейте, – сказал он, протягивая ей стакан, когда она закончила есть. Она взяла стакан и поднеся к губам, отпила и сильно поморщилась.
– Вот и хорошо, – улыбнувшись сказал он. —Вы здесь ложитесь, не бойтесь ничего. Здесь вы в полной безопасности. Завтра поговорим.
Новак вышел из комнаты. В гостиной уже погас свет. Он прикрыл дверь в комнату и сел возле нее, облокотившись спиной о стену. Его глаза сами закрывались несмотря на то, что в груди тянуло и жгло и он слышал стук собственного сердца. Он вспомнил убитого им полицейского, испуганную пани Юдифь в подворотне, вспомнил он и пана адвоката. Все это кружило в его дремотной голове, а затем он куда —то провалился.
*****************
Ранним утром следующего дня, Пассенштейн стоял в глубокой задумчивости во время утренней разводки, проходившей на небольшом плацу, между одноэтажным зданием комендатуры и полуразрушенной стеной дома, разбомбленного немецкой авиацией в тридцать девятом году. Исполняющий обязанности начальника еврейской полиции Якуб Лейкин9 задерживался и весь строй ожидал его, переминаясь с ноги на ногу, о чем— то шумя, а кое —кто даже закурил. Полицейские переговаривались друг с другом, но Пассенштейн ничего не слышал и ни на кого не обращал внимание. Он думал о вчерашней встрече и разговоре. То, что вчера казалось уже решенным делом, сегодня обросло сомнениями.
По дороге из дома в комендатуру, в его голове промелькнула мысль, а что будет, если Рахель поймают при попытке сбежать из гетто. Он хотел отогнать эту мысль, но она снежным комом увлекла его, и он не мог от нее избавиться. Он в ярких красках представил эту картину.
Ему, ежедневно дежурившему на блокпостах, представить такую картину не составляло труда. Он сотни раз видел, как немецкие жандармы то спустя рукава проверяют въезжающий или выезжающий транспорт, а то и наоборот, проверяют грузовик вплоть до винтика, или заглядывают в каждую щель в телеге. Разве он станет играть с дочерью в такую рулетку? Что будет если жандарм обнаружит Рахель? Для немецкого жандарма еврейский ребенок был словно таракан. Пассенштейн представил, как жандарм спокойно, с холодной улыбкой и пустыми глазами, выволакивает его ребенка, его маленькую Рахель, из телеги, бросает на землю, а затем…