Конвейер
Шрифт:
Татьяна Сергеевна поскучнела. Исчезло куда-то словечко «трепач», а лет десять назад еще жило, точно определяя таких вот разговорчивых.
— Я буду звать вас по фамилии — Бородин. Знаменитая фамилия, с другой не перепутаешь.
С дальнего своего места махнул ей рукой Коля Колпаков, Колпачок, по-родному любимый паренек, который одним своим присутствием на конвейере радовал сердце Татьяны Сергеевны. Колина мать работает в соседнем инструментальном цехе и в обеденный перерыв до сих пор поит его из термоса горячим молоком, дает откусывать из своей руки бутерброд, причесывает, отряхивает. Коля смирно выносит эту родительскую опеку, на шутки рабочих из инструментального цеха отвечает светлой, обезоруживающей улыбкой.
— Есть же в воинских частях вольнонаемные, — сказала она Татьяне Сергеевне. — В столовой, в прачечной. Уволюсь с завода и поеду за Колей. Устроюсь там, никто и не узнает, что я мать ихнего солдата. А через два года вместе с Колей вернемся на завод.
Ася Колпакова требовательно глядела на Татьяну Сергеевну, взгляд у нее, как всегда, когда она говорила о сыне, был тревожным.
— Правильно, — сказала она Асе. — И сама изведешься и Колю своими письмами изведешь. А там ты рядом, и сердце будет спокойно.
— В какую бы его секцию отдать? — Колпакова от слов уже переходила к действиям. — Надо укрепить организм, чтобы в армии было полегче.
Татьяна Сергеевна сняла с нее и этот груз.
— Не мешай ему жить, — сказала она Колиной матери. — Ты что же, думаешь, он на конвейере книжки читает? Он крепкий мальчик, ответственный. В армии ему будет легко.
С Колиной матерью она не допускала в разговорах никаких сомнений. Расставляла на свои места, распутывала все то, что Ася в своих непрестанных страхах за сына умудрялась запутать.
Наталья Шарапова долго не понимала, чем «прикупил» мастера Колпачок.
Однажды сказала подруге:
— Ты живешь сердцем, но ты не душевная. Один только Колпачок в твою душу проник.
Татьяна Сергеевна не стала ей возражать: сердце, душа — что об этом говорить; у кого есть все это, у того есть. Лучше бы заглянула Наталья в свою душу, может, там вообще никого.
А Наталья поглядывала мимоходом на Колпачка: старательный цыпленок, и больше ничего, работает, как зернышки клюет, не по-мужски, без размаха. Скорей всего, у Татьяны к нему материнское — не довелось сынка родить, вот и компенсирует. А однажды мелькнула и такая мысль: цепная реакция, мать культ вокруг сыночка развела, и Татьяна в этот культ втянулась.
Не знала Наталья, что это она была причиной первого душевного волнения мастера. Коля Колпаков появился на конвейере с группой выпускников ПТУ, и Татьяна Сергеевна ничем его из всех поначалу не выделила. Приближался Новый год. В плане работы цехового профсоюзного комитета значилось маленькое мероприятие: «Поздравление с Новым годом на рабочих местах с участием Деда Мороза».
Наталья облачилась в костюм Деда Мороза и, когда конвейер по рабочему графику остановился на пять минут, подошла с корзиной подарков и начала поздравительную речь. Речь эту затянула, успела до включения конвейера вручить всего несколько подарков и застыла, растерявшись, когда конвейер двинулся. Можно было бы и во время движения положить остальным на рабочие тумбочки новогодние гостинцы, но исчезла бы вся праздничность, и Наталья ушла с корзиной в комнату профсоюзного комитета. Решила дождаться следующего пятиминутного перерыва. В это вот время Колпачок и сказал находящейся рядом Татьяне Сергеевне:
— Сходите к Наталье Ивановне. Скажите ей, что все в порядке.
— Ты
— Она переживает, что не успела. Успокойте ее. Ей там, с бородой, сейчас нехорошо.
Татьяна Сергеевна представила, как сидит сейчас Наталья за своим столом в костюме Деда Мороза и смотрит то на часы, то на корзину с подарками. Следующая остановка конвейера — обеденная, через полтора часа обед расписан по минутам, сборочному цеху отведены столы на двадцать пять минут, потом их занимает другой цех… Представила это и вопросительно посмотрела на паренька:
— Почему ты решил, что она переживает?
— Так мне кажется.
Скромный, старательный мальчик, который ходил обедать в соседний цех к маме, говорил что-то такое, чего она от него не ждала.
— Пойдут все в столовую, — сказала Татьяна Сергеевна, — а она в это время положит подарки.
— Так вы ей скажите об этом. Пусть она сейчас не переживает.
Татьяна Сергеевна пошла к Наталье; та и в самом деле находилась в затруднении, сидела распаренная: на ногах валенки, красный халат с белым ватным воротником на стеганой подкладке.
— Снимай все это, — сказала Татьяна Сергеевна, — уже побыла Дедом Морозом, поздравила, а подарки разложи в обед.
— Спасительница! — Наталья вскочила и чмокнула подругу в щеку.
Второй разговор с Колпачком был о его матери. В те дни Ася еще не мучилась его армейской службой. Колпачок направлялся в соседний цех пить горячее молоко из термоса. Татьяна Сергеевна спросила его:
— Только честно, Коля: не тяготит тебя такая жизнь? Даже на работе ты под боком у матери.
— Ни капельки, — без обиды ответил Колпачок. — Она же мать. Я привык.
— Но ты ведь парень. В твоем возрасте уже на танцы ходят.
— А я хожу! — Колпачок улыбнулся: ну и разговор у вас, Татьяна Сергеевна. — Я уже четыре раза был на танцах.
— Мать, наверное, стояла у танцплощадки, ждала тебя.
Вот тут Колпачок сказал те слова, с которыми прорвался к ней в душу:
— Может, не просто ждала. Может, и завидовала. У нее в молодости танцев не было.
Татьяна Сергеевна пошла вдоль конвейера, к тому месту, где сидел Колпачок. Зоя Захарченко обернулась, кинула обиженный взгляд. Беда с этой Зоей: не хочет уходить на пенсию, настрочила жалобу в партком, пишет, что в войну прибавила себе четыре года, чтобы взяли на военный завод. Сейчас ей пятьдесят пять, в начале войны было восемнадцать… то есть было четырнадцать, она прибавила себе четыре. Наверняка так и случилось. Но как сейчас раскрутишь, докажешь приписку?
Никто, кроме Зои, не засиделся на конвейере, и сама Татьяна Сергеевна не уважает тех, кто засиживается. Конвейер, как армия для мужчины, место подготовки для будущей работы, проверка характера. Нет ни одного человека, поработавшего два-три-четыре года на конвейере, у которого бы эти годы оказались впустую прожитыми. Но нет и ни одного человека, сошедшего с конвейера в иную жизнь, который бы хотел вернуться на этот движущийся, но все-таки неизменный круг. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Но никто не встречал генерала, который бы опять захотел стать солдатом. А Зоя Захарченко — вечный солдат. Сидит среди молодых, волосы сеткой к голове прижаты, руки в коричневых пятнышках, немолодые руки. Деловито, неспешно вправляют они в остов будущего блока довольно объемистый жгут проводов. Зеленые, желтые, красные, они кажутся перепутанными даже ей, мастеру, но Зоины глаза не напрягаются, не высчитывают, куда какой проводочек вывести, в какую сторону. Потом уж проводки из этих косичек-развязок припаиваются — какие к плате, какие к трансформатору, другие еще куда, а первое направление дает им Зоя. Новичков пугает не только ее работа, но и сам вид этакой старейшины, пчелиной матки, которая и сидит на этой операции потому, что другим не по уму и не по силам.