Корабль дураков
Шрифт:
Он ушел, двигался на собственных ногах, а не полз. Хотя подставлять голую спину под удары воинов страшно, Назгалу пришлось идти в полный рост.
Именно такой образ запомнил командир, оценив иначе.
Назгал уходил, не сохраняя достоинство, а потому что не мог ползти на четвереньках. Руки и ноги обожжены. Так меньше боли.
Кожа ездила по мышцам, что удерживали кости, раздражая раны и царапины. Пот выжигал огненные ручейки в тех местах, где жалящее оружие оставило кровавые прорехи. Пот раздражал ожоги, но в то же время облегчал
Пройдя десяток шагов по полосе отчуждения, Назгал остановился, поднял голову к небу и тяжело вздохнул. Сердце безумной птахой билось в груди. Дыхание сбилось. До леса еще десяток шагов, похожих на бесконечность. Под ожиданием страшного удара в спину.
Назгал уже чувствовал, как металл рассекает плоть, погружаясь глубже. Достигнет печени или почек. Выше враги ударить не рискнут, не сознавая, что за существо пред ними и какова его анатомия.
А ведь это обычный человек, лишь волей случая наделенный чудными свойствами.
Назгал оторвал часть жгутов, свисающих из бока. Сунул их в рот и принялся жевать. Словно разваренный кусок сапога. Назгал знал, с чем сравнивать. Но в отличие от сапога в жгутах содержалось больше полезных веществ.
Еще не закончив работать челюстями, Назгал проглотил аморфную массу. Она упала на дно живота, источая вокруг тепло и умиротворение. Все же благословение его не оставило. Несмотря на неудачу, Назгал все еще вестник благородной грибницы, лидер гнезда и преображенных людей.
У него есть цель, до которой придется ковылять на обожженных ногах. А погибшие совершенные погибли не зря. Все люди обречены на смерть. Кто-то этот дар получил раньше намеченного. Что ж с того.
Назгал добрался до леса, ввалился в заросли. Деревья здесь росли неплотным строем. Кусты смородины прилепились к стволам, ища укрытия от летнего зноя и зимнего мрака.
Проломившись через тучные кусты, давя ветви и ощущая кисловатый запах размазанных ягод, Назгал рухнул в относительно безопасном месте. Ветви скребли по обожженной, покрасневшей коже, оставляя белые метки. Мощную шкуру они не могли пробурить. Все равно их прикосновения болезненны.
Назгал закашлялся, попытался выплюнуть черную мокроту. Легкие будто покрывала сажа. Воздуха не хватало. В голове помутилось. Глаза ничего не видели, пока Назгал не понял, что это слезы. Он не оплакивал погибших или собственную неудачу.
Расчихавшись, Назгал утер слезы, выковырял из носа черные сопли. Затем он принялся протыкать сучком волдыри на ногах, как делал всегда в детстве.
Теперь детство вспомнилось в особенно ярких красках. Словно не было перемен, стеной закрывшей измененного человека. Эти перемены, завеса чудес должны были избавить память от мерзейших воспоминаний.
В минуту слабости они воскресли, чтобы тыкать палочкой несчастное, раздувшееся существо. Еще полное силы, но обескровленное поражением и ранами. Только и ждали этого мгновения.
Все взращенные плоды боли и унижений исторгли семена. Они нашли плодородную
Со стоном он поднялся, стряхнул с ног грязь, куда доставали руки. Все тело болело, кожа горела. Надо идти, оставаться здесь нельзя. Со стороны лагеря поднимался черный дым, в восходящих потоках крутились белые хлопья. Под огнем оставались существа, которых Назгал прозвал совершенными.
Он подумал, что не все пошли за ним. В гнезде еще должны остаться совершенные. Община не убудет. Пожав плечами, Назгал развернулся и поковылял прочь. Некоторое время шел, переваливаясь с боку на бок. Идти быстро нет сил. Каждая встречная ветка стегала по красной коже, срывая лоскуты.
Боль оказалась не настолько приятной, как ожидал Назгал. Лучше уж совсем без боли. До гнезда несколько дней пути, очерченных красными лоскутами страданий. Именно болезненные ощущения вернули восприятие границ дня и ночи. Мир все же двигался, как бы не пытался не замечать этого Назгал.
Чтобы уменьшить боль, он вышел на тропинку. Грязь смачивала обожженные ступни, чуть снижала боль. Затем она засыхала и слезала с ожогов, прибирая следом целые лоскуты. Следом оставались кровавые, гнойные отметины в почве. С них со временем начали подниматься плесневелые волоски, закручивающиеся на концах в спирали.
Мир не отпускал его, хотел сделать своей частью. Исполнилась лишь одна мечта Назгала – убиты его люди. Он улыбнулся. Ведь добился того, что хотел. Нельзя говорить о произошедшем, как о поражении. Такое слово существует у обычных людей, оставшихся в собственных темницах.
Назгал свободен и освободил мир от десятка бесполезных существ.
С этой стороны зрения картина иная. Намного приятнее. Не потребовалось особых мысленных усилий, чтобы забыть о фактах. Нет. Убитые остались. Их тела все еще тлели под обломками частокола. Зато их смерть преобразилась. Вознеслась до небес, поскреблась когтями о трон Хранителя.
Сделанного не вернешь. И этого не требуется. Ведь план, замысел, идея – все успешно.
Назгал уже шел не пошатываясь, выпрямившись. Его руки поддерживали массивные бока, поглаживая отросшую грибницу. Оторванные кусочки неприятно покалывали обожженные ладони. Со временем жгутики восстановятся, тело станет совершенным.
Теперь он не пригибался. Груз воспоминаний не гнул его к земле. Назгал хотел утопить того мальчика, которым жил в зловонной жиже болот. Оставить его там, где родился. Ведь даже это тело не принадлежит ему, его родителям, общине, породившей его.
Шаг стал уверенным, размашистым. Ноги утопали в земле, оставляя глубокие впадины. Следы напоминали о прошедшем существе, похожем на диковинного монстра. Как след посланцев Хранителя, навеки запечатленный в камне. Глина усыхала, трескалась. Края вокруг следа осыпались, но сам он сохранялся.