Корделия
Шрифт:
— Выслушай меня! — он силился подняться, но со стоном повалился на подушки. "Повернуться к нему? Слушать, слушать, верить всему, что он скажет?.." — Я был неправ, скрывая от тебя, но… Корделия, ты слышишь? Я не мог помешать ей приехать!
— Послушайте, — вмешалась Вирджиния; на ее губах застыла кривая улыбка. — Вам незачем расстраиваться. Я оставлю вас одних. Если вы питаете к нему такие чувства, дайте ему возможность объясниться.
— Мне не нужны объяснения! — горячо воскликнула Корделия.
"Немедленно выбраться отсюда!" Она ринулась к двери.
— Корделия!
— О, пусть уходит!
Скорее — на лестничную площадку! Стивен что-то кричал вслед, то ли требуя, то ли умоляя. На этот раз его постигло разочарование: эта женщина не вернется. Только бы не упасть. Вниз по лестнице…
Она споткнулась о последнюю ступеньку. Горничная: "Могу я вам помочь, мадам?" — "Нет, благодарю вас." Открыть парадную дверь. Спокойным шагом дойти до калитки — горничная смотрит вслед. Закрыть ее за собой. "Ну вот, я уже на улице. Боже, пошли мне кэб! Какой ужасный день! Уже смеркается…"
Корделия прошла несколько шагов и увидела подковообразную деревянную скамью под раскидистым деревом Она присела, чтобы успокоить свои мысли, дыхание, сердце…
Никогда еще ей не было так плохо: ни во время душераздирающей борьбы с самой собой, своими чувствами, ни в период тяжелых испытаний, связанных с болезнью Брука. Тогда ее поддерживало сознание того, что она любит и любима. Теперь эта броня пробита, смята, точно тонкая фольга.
По возвращении домой ее ждало письмо, а немного погодя пришло еще одно — сплошные оправдания. Стивен объяснял ей причины своего молчания. Он утаил от нее свой брак, потому что сомневался в ее любви, боялся потерять ее. Хотел открыться — и всякий раз откладывал до более подходящего случая.
"Что до Вирджинии, — писал он, — то ее приезд был инициативой отца. Она ровным счетом ничего не значит для меня — вот уже несколько лет. Встретив и полюбив тебя, я просил ее о разводе, и потом еще много раз пытался убедить ее. Сначала она пообещала подумать и через три месяца дать ответ, потом вытребовала еще полгода. Когда, выписавшись из больницы, я застал ее в своем доме, то испугался, что, прогнав ее, ничего не добьюсь; быть может, несколько дней потерпев ее присутствие, я смогу уговорить ее. Как бы то ни было, это не может помешать нашей любви. Да, сейчас она является преградой — такой же, как Брук, — но мы любим друг друга, и ничто не может омрачить наше взаимное чувство, если только мы сами будем верны ему. Через какой-нибудь месяц мы уедем — и пусть весь мир катится в тартарары. Напиши, пожалуйста, чтобы я знал, что ты меня простила. До тех пор мне не знать ни минуты покоя.
С искренней любовью, Стивен."
"Ах, Стивен, — подумала она, — все это разумно и правильно, если не считать того, что в таких делах решает не разум. Пожалуй, я даже предпочла бы, чтобы в твоих объяснениях было меньше логики."
Ей страстно хотелось верить всему, что он написал, одна часть ее существа чувствовала себя униженной, сломленной, тогда как другая жаждала любой ценой избежать одиночества сердца.
Брук с каждым днем все увереннее цеплялся за жизнь, постоянно делая успехи. Невыносимо трудное время. Корделия сама неважно
Скандал так и не разразился. Корделия была так подавлена, что ей было все равно, но случай и смерть Мэссингтона помогли ей остаться вне подозрений.
Спустя несколько дней Стивен снова написал, но она не ответила. Корделия понимала: с его точки зрения ее позиция уязвима. В конце концов, его брак — ничуть не большая помеха, чем ее собственное замужество. Он все объяснил — и считал, что этого достаточно, чтобы положить конец недоразумениям. Но она не могла простить ему неискренность. Это было нечто фундаментальное, жизненно важное. Их близость была такова, что не допускала существования тайн — по крайней мере, с ее стороны.
Опять же, раненая гордость. Последняя реплика Вирджинии оказалась солью на рану: "Она вернется, все твои женщины возвращаются!"
Корделия понимала: молчанием она лишь оттягивает развязку. Как только Стивен встанет на ноги, он явится сюда и потребует ответа. А до тех пор нужно сосредоточиться на уходе за Бруком. Только после его выздоровления она сможет сделать свободный выбор.
Временами она чувствовала себя обманутой — буквально всеми; ее собственная ложь не шла ни в какое сравнение с их ложью. Ей хотелось бежать — не со Стивеном, но от цинизма окружающего мира.
Роберт посоветовал, как только Брук поправится, увезти его отсюда. Еще одно письмо от Стивена.
"Если бы ты только знала, в каком чистилище я нахожусь, как ужасно одинок — не зная, что ты делаешь, что думаешь, не получая ни единой весточки. Разве я не сумел убедить тебя в том, что все, что мною делалось, делалось ради любви, из страха потерять тебя? Трудно выразить в письме все то, что я в пять минут сказал бы тебе при встрече. На будущей неделе я смогу ходить, так что, если до тех пор ты не появишься, я приеду в Гроув-Холл — и Фергюсоны всей земли меня не остановят!"
В первый день, когда Брук смог сойти вниз, они пили чай в гостиной, а после этого Корделия, как обычно, читала ему вслух. В этой просторной комнате он казался особенно изможденным.
Брук сказал:
— Корделия, ты необыкновенная сиделка! Ты вытащила меня из могилы. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.
— А, пустяки. — Корделии стало стыдно.
— Нет, не пустяки. Ты вела себя просто героически. — Он немного помолчал. — Надеюсь, овчинка стоила выделки.
Корделия отложила книгу.
— Через какой-нибудь месяц ты будешь совсем здоров.
— Я и прежде постоянно болел; так будет всегда. Жалко, что мне не удается нормально поспать.
— Сон вернется, когда ты еще немного окрепнешь.
— Мне не удалось пристроить книгу дяди Прайди. Никто не проявил интереса. Все-таки, прежде чем садиться за научный труд, нужно позаботиться о соответствующей подготовке.
— Он так надеялся!
— Мои стихи выйдут в свет в феврале. Я получил письмо.