Корни огня (Полигон миров - 2)
Шрифт:
Толпа отчаянно выла, не желая двигаться с места. Абарцы, хохоча, теснили ее в разверстую пасть, подгоняя плетьми и остриями копий.
— Не надо больше, отец, — юный кесарь сжал виски, закрыв глаза. — Я больше не могу.
— Смотри, — оборвал его Дагоберт II. — Ты дракон, ты должен видеть это. Должен знать, чтобы преодолеть.
Юный кесарь неожиданно для себя всхлипнул и тут же оглянулся, не видит ли кто. Тронный зал был пуст, лишь мозаичные львы на полу, прекрасные в своей мощи, вечно догоняли длиннорогих антилоп.
— Но, отец, я не хочу! — прошептал юноша. — Ведь это же больно,
— Ты не сможешь этого, мой дорогой мальчик. Никто не сможет. Человек — потому что слаб, и власть, как голодный хаммари, пожирает, вернее, насухо выпивает его.
Ты говоришь о справедливости, но тебе еще предстоит узнать, что не бывает для всех единой справедливости, и всегда приходится делать выбор, к кому быть несправедливым. И это лишь начало пути. Конец же его — прост и гнусен, как хохот победившего хаммари. Каждый ждет справедливости лишь к себе. А это почти всегда несправедливость ко всем прочим.
— Это ужасно! — воскликнул юный кесарь. — Но ведь это люди. А мы — драконы.
— Да, это так, — вздохнул его отец. — Мы драконы.
Люди есть вода, по велению Творца облаченная в плоть, а мы — огонь. Наши корни, наша кровь — частица Пламени Творения. Мы не знаем жалости и не ведаем справедливости, как не знает их всепожирающее пламя.
— Но это не так, отец. Я же чувствую в душе, что правильно и что нет. А этот груз… он все тяжелее, он давит на меня.
— Верно, сын мой, он и должен давить, как давит молот, опускаемый на раскаленную докрасна сталь будущего клинка. Конечно, ты дракон по рождению, но чтобы стать великим драконом, тебе предстоит пройти суровую ковку.
— Но почему, отец?
— Потому что, как уже было сказано, человек — это вода, и в жилах твоих человечьей крови не меньше, чем драконьей. Творец в неизреченной мудрости своей сотворил всех по образу и подобию своему…
— Я читал и слышал об этом, — нетерпеливо перебил юный кесарь. — Но как такое может быть? Что общего в образе человека, дракона или, не к ночи будь помянут, хаммари?
— Лишь одно, — вздохнул он, — причастность к со-творению. И драконы, и люди, и хаммари, и эльфы с дриадами, сотканные из воздуха или выросшие из зеленого ростка, — не таковы, как были в первые дни. Все мы со-творяем себя, а заодно и миры вокруг нас.
— И хаммари?
— И они тоже. Хорош ли тот мир, который создают они, — другой вопрос. Вернее, надо бы поставить его так — нравится он нам или нет? Их мир практически лишен воды, стихии человека и обожжен вечным пламенем нашего дыхания. Все живущее там — несет смерть здесь. Даже растения той земли мертвы по человеческим меркам. Это кристаллы, питающиеся непрестанным жаром.
Почему хаммари лезут в этот мир, что они намерены делать с ним — на это нет разумного ответа. Как нет ответа, почему сквозь камень тянется к солнцу росток. Почему он не умирает в холодной толще, не лезет вбок или вниз, но только вверх? Можно
Также можно думать, что они, хаммари, хотят исправить вопиющую, на их взгляд, несправедливость.
Но, быть может, это как раз часть замысла Творца и потому — высшая справедливость.
— Разве такое возможно, отец? — удивился юный кесарь.
— Посуди сам. Когда бы хаммари не прорывались из своего мира в этот, не было бы нужды в драконах, охраняющих грань между ними. Когда бы после создания драконов хаммари прекратили свои поползновения и в ужасе забились в песчаные норы, драконы по сей день оставались бы одушевленными сгустками пламени.
Лишь настоятельная, крайне жестокая необходимость вынудила наше гордое племя, вырастая из пламенных корней своих, заключить пусть шаткий, но все же союз с людьми. Союз огня и воды, невозможный и все-таки существующий, в котором каждый день, каждый миг приходится смирять неукротимые силы, дабы вода не погасила искры нетленного пожара, а огонь не иссушил дарующую жизнь воду.
— Но если так, — по-прежнему удивленно проговорил младший Дагоберт, — то, выходит, нам не суждено одержать над хаммари окончательную победу. И даже если поход будет успешным и мы одолеем их, этот ужас вернется опять?
— Непременно вернется, — печально вздохнул могучий дракон. — У меня есть мысль. Она дерзновенна, я гоню ее прочь, но она всякий раз возвращается: что, если мир совершенный, в котором неведомым мне образом соберутся воедино и огонь, и вода, и воздух, и даже, — он заскрежетал отточенными клыками, — эти каменные отродья, хаммари, — и есть Творец изначальный?
Что, если Он намеренно поселил вражду меж нами, чтобы, вечно стремясь к недостижимым высотам, ни один из нас не смог достигнуть истинного могущества?!
Но хватит об этом. Сейчас тебя ожидает поход — тяжкий молот, кующий булат из болотного железа…
Нурт открыл глаза. Все тело била крупная дрожь, испарина выступила на лбу, губы пересохли, точно влага никогда не касалась их. Это было так странно, что он оторопел.
— Эй! Да у тебя лихорадка! — тощий, вечно насмешливый верзила с кривой, точно змеиный след, переносицей наклонился и приложил к его лбу ладонь. На этот раз он вовсе не глумился. Нурт попытался отстраниться, прикосновение к лицу злило его. Среди абарцев такое действие вообще считалось оскорблением, вызовом на бой. Но сейчас холодные пальцы чужака показались ему удивительно приятными. Он закрыл глаза и застонал — не от боли, от горького отвращения к себе.
— Час от часу не легче, — слышалось у него над головой. — Так, девушки, сюда нужен холодный компресс и постоянный уход, или приход, это уж вам виднее.
— Женя, придется подкормить эту искореженную боевую машину антибиотиками. Черт его знает, каким дерьмом люди Элигия мазали свои клинки. Если сейчас начнется заражение крови, наш источник информации иссохнет на корню и все наши поскакушки окажутся таким себе пикничком, причем, что самое обидное, без шашлычка.
Нурт не почувствовал, как сознание покинуло его. Мокрая ткань коснулась его, пробуждая, потом уверенно легла на лоб. Он открыл глаза: над ним склонилась бывшая пленница.