Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру
Шрифт:
Твое второе упражнение:
Сумей усмотреть не то, чему там надлежит быть, в любых закрытых помещениях и непрозрачных объемах. Например, айсберг замерзшего винограда вместо аудитории за дверью. Или красноглазую жабу под меховой шапкой идущего впереди почтенного пешехода. Слитки золота в коробке телевизора. Живую кожу под обоями на своей стене. Человек, смеявшийся над деревьями
Смеялся он, конечно, не над, а под ними, а еще точнее — подражал им и от этого хохотал. Подходил снизу по земле, задирал голову, серьезно вглядывался в крону, прикидывал что-то пару минут, потом резко, как от молниеносной боли в столбнячном приступе, изгибался, будто внутри него сворачивалась мгновенно скелетная проволока. Вывихивал руки, сплетал либо задирал ноги, менял до неузнаваемости лицо, кренился и морщился весь, стараясь стать зеркалом выбранного дерева. Иногда выходило довольно узнаваемо. Настроение передать ему, во всяком случае, удавалось. Правда, долго не выдерживал. Начинал над собой хохотать и часто падал на землю, предрекая всем деревьям одну и ту же судьбу. И уже упав, задыхался смехом, ржал красный и зажмуренный. Корчился, как дерево в костре. Слезы растирал по лицу. Таким смешным ему казалось любое растение выше него ростом. Или это своя миссия так его забавляла. Люди в ближайших окнах выучили его как «умору» или «насаждение».
Я часто наблюдал за ним в окно или из автобуса с тайной завистью.
Это был счастливый человек. Особо смешные деревья он посещал на бульваре помногу раз на дню — хватал взглядом, корчился, замирал, падал и валялся, хохоча. Однажды я увидел его не в окне, а в газете. Фото. Он шел на некой демонстрации. Все вокруг держали тупые антиправительственные плакаты, но у него на лопате был нарисован топор, красиво перечеркнутый, как на дорожном знаке. 5
Много ли людей, живущих на этой улице, успели заметить, что под голубой пластиковой вывеской «Минимаркет» лежит совершенно сиреневый сугроб? Электричество круглосуточно, и сугроб круглосуточно сиренев, хотя ночью просто вопиющ. Сегодня он стал пористый. Похож на отдельную голову, ничью, неизвестно чью, никогда никому не принадлежавшую, всегда бывшую отдельной головой, в которую легко за секунду влюбиться и запомнить на всю жизнь.
В письме от Майкла:
Однажды жена Акулова проснулась от мурлыкающего скуления в коридоре. Она застала мужа в темноте, открывающим и закрывающим дверь ванной уже, наверное, в тысячу первый раз. Дверь была не смазана, и петли давали тонкий стонущий звук, горохом рассыпавшийся в конце. Без мимики, он стоял и работал рукой, обмахиваясь дверью. То освещаемый лампой из ванной, то снова в коридорном мраке. Туда-сюда летала и дрожала крепко пойманная им дверь. Зеркало над раковиной, надо полагать, то скрывалось, то показывалось ему. Наверное, смотрел на себя, во всяком случае, жена истолковала это механическое упражнение так. Видел себя при каждом рейсе двери другим или, наоборот, удивлялся тому, что там все время остается одно и то же?
В той ванной Акулов написал на кранах «Dead» и «Live».
И каждое утро и перед сном добросовестно смешивал две струи.
Почему жена старалась по ночам присматривать за ним? Вставала так часто, чтобы муж не оставил голову на лестнице. Майкл пишет, Акулов был «мунер», то есть по-нашему «лунатик». Не знает или делает вид, что не знает, такого русского слова.
Рисуешь блаженствующие рты, а вокруг них необязательные, случайные тела. Быть может, он вовсе и не запихивает обе свои ему в пасть, а наоборот, достает оттуда, рождается изо рта себе подобного?
Ты уже сообщил Майклу, что новый акуловский отрывок называется «Друид», но какой выбрать-отправить, решишь завтра утром. Вот второй вариант, для себя называешь файл Друид — 2
Догадавшись, что я русский, она начала рассказывать прямо в такси. Я сидел сзади и слушал, стараясь прикинуть, сколько во всем этом правды, а сколько романтического вранья.
— Норманн не так много говорил мне о своей работе, это было как-то связано со строительством, какие-то подряды, но я знала, где находится его офис. Он часто звонил мне оттуда. Я была типичной невестой, а потом женой, из России, приехавшей сюда по его вызову. В свободное время мы ездили к океану или просто подолгу сидели в каком-нибудь ресторанчике. Их в этом городе так много, не обязательно дорогих, и они все время меняются. Даже не знаю, почему. Через месяц приедешь, а на месте китайского японский или вообще какой-нибудь португальский. Я впервые в жизни попробовала в ресторане на ковбойском ранчо мясо бизона. Ужасно жесткое. «Все равно что грызть ножку от стула за сорок долларов», — сказала я Норманну, а он смеялся. Его веселил мой акцент, и я часто нарочно говорила дома с акцентом. Это его заводило, честно говоря. А в шопинг-молле или на автостоянке меня принимали за местную все чаще. В совсем другом месте мы пробовали мясо птицы эму и кенгуру. Конечно, дома я не знала, что это такое. Хотя оно, наверное, тоже было в каких-нибудь ресторанах экзотических, но я дома жила иначе совсем. Другие деньги, другие знакомые, другие интересы.
Норманн как-то прямо из бара привел меня в парк. Сумерки. Показал мне дерево. Разлапистое такое, важное, лет, наверное, ему двести. Я, если честно, не разбираюсь. Бук, кажется, или вяз. Оказалось, это его дерево. То есть с его кредитки в муниципалитет капают ежемесячно некие деньги, небольшие. И он считается владельцем, ну или арендатором там. Он имеет право залезать на него и, правда, иногда это делает, любоваться видом может в любое время, срывать на память листы, еще что-то особенное, я тогда не поняла.
«Норманн, — сказала я, — но тебе вот сейчас, вечером, когда никого тут нет, и так никто бы не запретил лазить на дерево и сидеть в ветвях, плевать вниз. А любоваться и срывать листы ты можешь вообще в любое время».
Он как-то на меня посмотрел с жалостью. Такой взгляд, как будто я снова рассказываю, как в детстве, при Горбачеве, нам выдавали карточки покупателя и без них нельзя было ничего приобрести. Мы сидели на лавке напротив его дерева, обнимались, смотрели. Такая кора, как застывшая лава. Норманн говорил, ему столько же лет, этому буку, сколько городу. Мне тоже нравилось смотреть, но ему больше. Потом дома он мне показывал фотографии, где он сидит в ветвях в костюме индейца. Я спросила, кто снимал, и он застеснялся. Обманывать не любил, а говорить про прежних женщин не хотел, хотя они были, наверное, где-то рядом. Норманн предпочитал скрывать, а не обманывать. Именно это дерево выбрал из-за астрологии, кажется, какая-то гороскопная совместимость. Потом у него начались проблемы, разладились дела. Моя беременность его уже не так радовала. Он кому-то задолжал большие деньги. Однажды неделю отсутствовал и явился в ужасном виде, весь больной, мне кажется, его похищали, чтобы запугать. Двойная какая-то бухгалтерия, и он, получается, виноват. Но полиции он боялся еще больше. Не все чисто в делах, видимо, было. Или слишком опасные люди, которых не колышет полиция.
В общем, мне сообщили, он повесился на том самом дереве в парке. Я, конечно, его уже в морге видела, с синей шеей, как в фильме ужасов. И вот я часто теперь думаю: повесился бы он, если бы это не было его дерево, его собственность, оплаченная вперед? То есть, возможно, Норманн повесился бы на любом дереве, на другом, на соседнем. Но повесился бы он вообще, если бы никакого его дерева не было? Может быть, оно само его подтолкнуло. Этого нельзя знать. Но мне это не дает покоя. Поздний аборт, знаешь, стоит недешево, нигде не зарегистрированный. Я часто там бывала, у того дерева. Но потом меня стали преследовать те самые люди. В общем, я переехала оттуда, а им досталось все.
— Поэтому ты водишь такси? — спросил я.
— Ну да, а ты считал, я мечтала об этом с детства? 6
Иногда тебе кажется, ты узнаешь пятно, которое ежедневно посещает тебя по почте. Старый рисунок, увиденный в одном из пражских замков-музеев. Этрусская волчица смотрит на тебя со страницы. Красивые линии хищно ветвятся в ее животе. Похожи на еврейские буквы. Ты купил такую открытку. Вначале думал, что сука беременна и это кровеносная система ее щенка. Но экскурсовод объяснил: она была рядом и подобрала огрызок райского плода, извергнутый Адамом, сознавшим свою наготу. Экскурсовод был почти слепой и рассказывал много доселе неизвестного, да и после нигде не слышанного, например, про безглавого охранителя замка, собиравшего библиотеку для своей княжны Либуше.
Волчица кинулась к плоду, потому что он оказался вкуснее любого мяса. Запах первого греха позвал ее. В животе зверя семя из огрызка проросло и стало деревом. Насколько ты помнишь, эта внутриутробная каббалистическая крона выглядела именно так, но ты ведь не запоминал специально. Ищешь гравюру в интернете, набирая ключевые слова на всех языках. Ищешь, понимая, как это бессмысленно.
«Гиена огненная, — сказал об этом отслуживший одноклассник, — ты Библию читал? Там про них есть».
В армии они называли так собаку-мутанта, попавшую под облучение на полигоне. Эти огненные гиены бродили в окрестностях части, нападали на все, что двигалось, и плевались лиловой кровью.