Королева Маргарита

Голикова Мария

Все в Амбуазе чего-то ждут. Все вооружены, даже мальчишки-слуги. Поваренок вчера точил ножи и показывал, как будет резать еретиков. Разговоры в замке только о том, что протестанты готовят восстание, и если их сейчас не остановить, то будет уже поздно, потому что для них нет ничего святого и они не пощадят никого. К тому же – это часто повторяет кардинал Лотарингский, брат полководца Франсуа де Гиза, – если мы не встанем на защиту католической веры, то предадим ее, а что может быть ужаснее, чем стать предателями в глазах Господа и оказаться навеки проклятыми?! Даже самая жестокая смерть от рук протестантов не страшна по сравнению с этим!

Впрочем, протестантов

в Амбуазе обычно называют иначе – гугенотами [4] . Как произносят это слово католики! Я слышу его от Франсуа де Гиза сухим и жестким, от его сына – подчеркнуто презрительным, от кардинала Лотарингского – холодным, как смертный приговор, от слуг – тревожным, а от матушки – спокойным, но это спокойствие намного страшнее гнева. Если бы протестанты услышали, как матушка говорит о них, то не раздумывая бросили бы свои планы поднять восстание.

4

Гугеноты – протестанты во Франции XVI–XVIII вв., преследовавшиеся католической церковью и правительством. Слово «гугенот» имеет уничижительный оттенок.

Впрочем, матушка сама их боится, пусть она и королева. Да, корона охраняет нас, не подпускает врагов слишком близко, но после смерти отца нам ощутимо недостает могущества. Поэтому матушка боится всех, кто силен и способен захватить власть. Однажды во время обеда я заметила в ее глазах жгучую ненависть. Осторожно взглянула, на кого матушка так смотрит, – и поняла, что на Гизов. Мгновение спустя эта ненависть полностью скрылась за любезной улыбкой, оставшись только где-то в глубине глаз. У матушки странные глаза, они никогда не улыбаются, даже когда она смеется. А отец умел смеяться одними глазами…

Плохо, что точно ничего не известно. Мы не знаем, нападут ли на нас, или это только планы протестантов. А если нападут, то когда, и сколько человек? Все напряжены, все начеку.

Днем, в играх и занятиях с учителями, я не думаю об опасности, но по вечерам становится очень тревожно. Протестанты представляются мне безмолвными и беспощадными врагами. Я смотрю в окно на дальний берег Луары. Темно, вдали горят огни. Мне мерещится, что там воины с алебардами, и внутри все сжимается от ужаса. В моих комнатах спокойнее, они выходят окнами в сад. Но тревога пробирается и сюда, как холодный сквозняк, которым тянет по полу, несмотря на закрытые двери. Ночью мне снится, что протестанты проникли в наш замок и застигли нас врасплох, безоружными. Они одеты в темное, их латы тускло поблескивают в темноте. Они молча приближаются, со зловещим лязгом обнажая клинки, – и я просыпаюсь в холодном поту.

Я уже представляю себе битву, крики, кровь. Битва будет жестокой. «A la guerre comme `a la guerre!» [5] – слышится отовсюду. Зима уходит, начинается март. В розовых весенних закатах горят кровавые отсветы, и глаза католиков, защитников Амбуаза, блестят таким же холодным, жестоким блеском, как их клинки.

Иногда мне даже становится жалко протестантов. Не потому что я сочувствую им – нет, – я очень боюсь их, да и в обиде на них за то, что они безо всякой нашей вины так сильно ненавидят нас, моего брата короля Франциска, всю нашу семью… В них нет никакого сочувствия нашему горю, они только рады тому, что мы недавно лишились отца и стали слабее. Это для них лишь удобный повод нанести удар.

5

На войне как на войне! (Фр.)

Но, даже несмотря на это, мне их немного жаль. Они еще не знают, что их ждет – ведь обороной замка руководят Гизы. Протестанты для Гизов – не просто политические противники. Они враги их веры, а католическая вера для Гизов – самое главное в жизни. Гизы ненавидят протестантов сильнее всех на свете. Чтобы убедиться в этом, стоит хотя бы послушать, что о них говорит кардинал Лотарингский. Недавно он рассказывал, что ждет протестантов в аду. Я потом долго не могла заснуть… А горничные вчера сказали, что гугеноты мечтают жестоко убить нас всех, даже детей. И что прежде чем убить, они будут пытать нас, чтобы заставить отречься от истинной веры.

Странное дело – чем ужаснее эти картины, чем выше цена нашей победы или поражения, тем я становлюсь увереннее. У меня возникает упрямое чувство, что теперь всеми важными событиями в нашей жизни Божественное провидение займется самолично. Случайностей не будет, все совершится точно так, как должно, – а значит, волноваться не о чем. Корона дарована нам свыше, и покушение на нее – это покушение на само Небо, которое не замедлит покарать нечестивцев и вероотступников!

Впрочем, если так считать, то получается, что смерть отца тоже была угодна Богу… неужели это правда? Но почему?! Эта простая мысль расстраивает меня до слез. Я вспоминаю, как отец играл и разговаривал со мной, и мне хочется плакать навзрыд. Нет, я ничего не могу понять в этой жизни – и не хочу ничего понимать, я хочу просто играть и радоваться весне. Ну зачем мое детство закончилось так рано? Это несправедливо!

Я иду к себе, чтобы побыстрее отвлечься от тяжелых мыслей, и вдруг осознаю, как мне надоело постоянно ждать новых испытаний, как я устала от ненависти и страха. Мир снова туманится от слез, я быстро смахиваю их ладонью. Не хочу, чтобы кто-то видел, что мне плохо. Тем более что навстречу идет брат Александр-Эдуард.

– Привет, толстушка Марго! – бросает он жизнерадостно. – Куда направляешься?

– Никуда. Сам ты толстяк, – бурчу я в ответ и бегом пускаюсь к себе. Ну почему он все время дразнится? Вчера весь день обзывал Эркюля слизняком, и тот в конце концов расплакался – а сегодня решил заняться мной! «Толстушкой Марго» зовет меня Шарль – а теперь вот и Александр-Эдуард подхватил это прозвище. У меня такое красивое новое платье – мог бы и похвалить… Или оно мне не идет?

Я придирчиво оглядываю себя в зеркало и прихожу к выводу, что я ничуть не толстая. Но на всякий случай спрашиваю у горничных:

– Я в этом платье разве толстая?

– Ну что вы, ваше высочество! Девочки и не должны быть худыми. А у вас прекрасная фигура, и ваш наряд вам очень к лицу.

– Да, ваше высочество, – кивнула другая горничная, – вам очень идет этот оттенок. Вы ведь сами его выбирали?

– Да.

– У вас превосходный вкус.

Вот, так и есть, так я и знала! Несносный братец.

Однажды матушка и Франциск с многочисленными придворными, погостив в Амбуазе, как обычно, уехали в Орлеан, но вернулись с дороги. Ворота спешно закрыли и усилили охрану. Все засуетились. Началось! Я перекрестилась. Господи, спаси и сохрани нас! Мадам де Кюртон закрыла меня собой, словно протестанты вот-вот должны были ворваться в зал, и прошептала:

– Ничего не бойтесь, ваше высочество! Не бойтесь!

А я вовсе и не боюсь. По крайней мере, виду не подаю. По-моему, мадам де Кюртон перепугалась гораздо сильнее меня.