Королева Маргарита

Голикова Мария

Я пустилась за ним и все-таки догнала его в другом конце замка. Точнее, он сам перестал от меня убегать, потому что встретил Анри де Гиза, заговорил с ним и немедленно забыл про меня. Я испугалась, что вдвоем они начнут дразниться еще больше, и пошла разыскивать Эркюля.

Вот глупые! Да, сейчас вы смеетесь, но потом, в самый неподходящий момент, ваши уловки подведут вас, упадут маски, и тогда закончится театр и начнется жизнь. И придется отвечать за свои поступки… мне даже страшно за вас. Ну до чего же вы неблагоразумны!

Я вот, например, стараюсь вести себя как можно лучше, регулярно молюсь, много читаю и занимаюсь с учителями. Месье Миньон хвалит меня за успехи в латыни. Физика и математика даются

мне сложнее, и я огорчаюсь из-за этого, но он успокаивает меня, говоря, что латынь – тоже своего рода математика, только облеченная в форму слов.

Еще мне нравится заниматься музыкой и танцами. Месье де Руа, мой учитель пения, говорит, что у меня хороший слух, а месье Поль де Реде учит меня танцевать. Заниматься с ним очень весело, наши занятия всегда похожи на игру.

Но самое любимое мое занятие – это книги. Только здесь у меня нет учителя. Впрочем, однажды, разглядывая книжные полки, я подумала, что мои учителя – это все великие люди, чьи книги я читаю, даже если они жили в глубокой древности. Ведь я столько узнаю от них и постоянно размышляю над их словами! Значит, я общаюсь с ними. Как замечательно, что можно разговаривать с людьми, которые жили давным-давно!

Я очень люблю читать. Если не могу понять какое-нибудь место в книге, то прошу месье Миньона объяснить мне, но чаще пытаюсь разобраться сама, и обычно мне это удается. А еще я пробую сочинять. Например, читаю чудесные сонеты месье Пьера де Ронсара, стараюсь понять, как они написаны, а потом написать свои. Когда сравниваю свои стихи с его стихами, сразу открываю для себя многие тонкости стихосложения. Это так увлекательно, хотя и трудно!

Если слишком стараешься и пишешь по всем правилам, то стихи получаются безжизненными, скучными и унылыми. А если писать все, что чувствуешь, то образы выходят яркими, но слова плохо сочетаются между собой, и результат тоже не слишком радует. Это похоже на этикет – если соблюдать все правила и постоянно думать о них, то совершенно перестаешь радоваться жизни, только и боишься сказать или сделать что-нибудь не так. Но если совсем забыть о правилах, то неприятности не заставят себя ждать.

Месье Миньон говорит, что в этих случаях нужно придерживаться золотой середины. Я спросила у него, что это такое, и он рассказал мне про месье Горация. Теперь я читаю его произведения и нахожу в них ответы на многие свои вопросы. Месье Гораций так поразил меня своей мудростью, что иногда я даже представляю его себе и пытаюсь догадаться, что он сказал бы мне в ответ на тот или иной вопрос.

А моих братьев совершенно не интересуют книги и древняя мудрость! Они скачут верхом, фехтуют и без конца устраивают драки и шалости.

Александр-Эдуард – на редкость несносный мальчик, хотя внешне он самый красивый из моих братьев. Карл полноват, а у самого младшего, Эркюля, неправильные черты лица – большой нос и толстые щеки, а сам он смуглый и щупленький. Из-за этого Александр-Эдуард называет его обезьянкой, чем доводит Эркюля до слез.

Конечно, самого Александра-Эдуарда никто не назовет обезьянкой, о чем он прекрасно знает. Он строен и худощав, у него точеный нос, четко очерченные губы и большие темные глаза. Его взгляд иногда бывает живым и внимательным, но чаще, особенно когда Александр-Эдуард остается наедине с собой, его глаза темнеют, как природа, когда скрывается солнце, и их наполняет какая-то странная, мрачноватая отстраненность. Я никогда не могу понять, о чем в такие минуты думает брат, – то ли он просто погружен в себя, то ли сердится, то ли тревожится, то ли замыслил что-то, о чем не намерен никому рассказывать… По глазам других людей можно прочитать их душу, а душа Александра-Эдуарда, напротив, прячется за его взглядом.

Вообще-то я не очень люблю играть с мальчиками – они совершенно не умеют вести себя спокойно,

все время дразнятся и дерутся. Но кардинал де Турнон повторяет, что не следует на них гневаться – ведь они не ведают, что делают. Меня пугают и возмущают их игры – но кардинал говорит, что самые страшные заблуждения взрослых становятся любимыми играми детей. И в самом деле, он прав: война, убийство, боль – сколько они породили захватывающих игр! Погони, перестрелки и даже публичные казни… Помню, как однажды братья объявили Эркюля гугенотом и устроили ему казнь по всем правилам – конечно, понарошку. Но все равно было очень обидно и страшно, когда Александр-Эдуард торжественно зачитал приговор и сделал вид, что собирается отрубить Эркюлю голову. Эркюль испугался, заплакал и прибежал ко мне. Негодные, несносные, гадкие мальчишки!

Мы все боимся протестантов, а они только и ждут удобного момента, чтобы уничтожить нас. Они хотят, чтобы мы перешли в их ряды. Мы, католики! Да малейшая уступка этой ереси приведет нас прямо в ад! Цена огромна, ведь это касается Небес! В Небесах тоже идет война. Светлые ангелы с огненными мечами бьются с темными силами преисподней. Раз мы знаем об этом, то мы должны быть благочестивы, должны вести себя как можно лучше, потому что иначе Небеса сочтут нас предателями и отвернутся от нас. Нет наказания позорнее и страшнее, чем за предательство!

Да, матушка и многие другие терпимо относятся к протестантам. Но вовсе не потому, что согласны с их учением – оно как было ересью, так и останется, – а из жалости, чтобы не проливать лишней крови и дать еретикам шанс исправиться… А как мои братья восприняли эту милость? Решили тоже сделаться протестантами! Не придумали ничего лучше, чем издеваться над великой битвой, которую ведет наша церковь! Наряжаются священниками и кривляются в таком виде, говорят разные ужасные вещи про католические обряды, показывают статуям святых неприличные жесты… и вдобавок требуют от меня, чтобы я сменила веру! Ну уж нет. Я лучше умру, но не предам свою единственную защиту, которая оберегает всех нас, – и, между прочим, охраняет и благословляет моих братьев, несмотря на все их беспутство.

Эркюль – самый добрый и покладистый из мальчиков, но и самый нерешительный. Александр-Эдуард – самый хитрый и скрытный. Самый веселый и непредсказуемый – принц Наваррский. Самый задиристый из всех – Анри де Гиз. Сейчас он уехал, но мне жаль, что его здесь нет, – он ревностный католик, а мои братья серьезно впали в ересь, и некому устроить им хорошую взбучку.

Впрочем, это лишь мои попытки утешить себя. На самом деле присутствие Гиза вряд ли что-то изменило бы. Ведь он – лучший друг Александра-Эдуарда, и оба такие хитрые. Александр-Эдуард прекрасно знает, что Анри де Гиз никогда не отступится от католической веры, и при нем не позволяет себе насмешек над ней, а Гиз хорошо понимает, что Александр-Эдуард – младший брат короля, и в обращении с ним никогда не теряет необходимой почтительности.

С принцем Наваррским они оба не очень-то ладят. Александр-Эдуард вообще недавно с ним подрался, а Гиз смотрит на него свысока. Принц Наваррский совсем не такой, как они. Он приехал с юга и сорванец, каких поискать. У него нет хороших манер, да и вообще никаких манер нет – рыжий, шумный, вечно растрепанный… Судя по всему, он вырос среди крестьян: об этикете у него весьма смутные представления. Зато по части шуток и дурацких розыгрышей ему нет равных.

И, вдобавок ко всему, он на стороне протестантов, как и его мать. Впрочем, мне кажется, что у него нет серьезного отношения ни к католической, ни к протестантской вере. Хотя ему нравится, что мои братья стали смеяться над католичеством: в такие минуты он чувствует себя победителем. Он провоцирует и всячески поддерживает подобные бесчинства, а братья, похоже, даже не осознают, что находятся под его влиянием…