Королева ночи
Шрифт:
Раздался треск, дикий вой, чудище бешено замолотило руками и ногами, как-то невероятно изогнувшись, достало лапой юношу и отбросило его мощным ударом в кусты. Костя пролетел наверно метров двадцать по воздуху, и от жесткого удара о ствол упавшего дерева сразу потерял сознание.
Можно сказать, ему повезло: дерево наполовину сгнило и послужило мягкой амортизирующей подушкой, смягчившей удар, именно благодаря этому, он не сломал себе позвоночник, хоть сам удар и выбил из него дух.
Какое-то время был без сознания и очнулся, почувствовав влагу на своем лице. Когда он с трудом открыл глаза, то увидел
— Что? Замечательно выгляжу? — прохрипел Костя, снова закрывая глаза. Ему было плохо, у него не только веки не поднимались, все тело отказывалось слушаться, в нем кроме боли накопилось столько усталости, словно он пробежал вокруг спортзала сотню кругов, получив наказание от тренера. Тот иногда такое устраивал. Самое забавное было в том, что он сам бежал с провинившимся бойцом рядом, и в конце забега был так же свеж, как вначале. — Чего уставился?
— Ты умрешь?
Вопрос был даже не столько глупый, сколько бестактный. Костик немного подумал и решил, что наверно мальчик прав, жить ему осталось всего несколько часов и то это в самом лучшем случае. Он мысленно проверил свое тело и понял, что по левому боку разлился огромный кровоподтек, а два ребра вероятнее всего сломаны или, или если очень повезло, то треснули.
Поэтому каждое движение грудной клетки причиняло боль.
— Обязательно умру, — прошептал Костя. — Еще немного полежу и отправлюсь на небеса.
— Я сразу это понял, — радостно улыбнулся Никита. — А когда умрешь?
— Скоро, — пообещал юноша и еще раз окинул свое тело внутренним взглядом, ища открытые раны. На его удивление все оказалось не так уж и плохо — больших повреждений вроде не чувствовалось, правда имелось много мелких, глубокие царапины на босых ногах, которые горели так, словно в них насыпали перца, а на плечах и лице вспухали жуткой болью багровые рубцы от веток. — Потерпи немного, даже ждать не устанешь.
— Я же не просто так спрашиваю, мне это точно знать надо, — проговорил с некоторой обидой Никита. — Если ты все равно умрешь, то мне нужно срочно бежать в деревню.
— Зачем?
— Рассказать, как ты победил нечисть, а то они наверно там собираются, готовятся из деревни уходить в город…
— А я точно ее победил?
— Ага, — радостно ответил мальчик. — Тварь прямо на твое копье упала, и оно ей в сердце воткнулось. Это ты здорово придумал, сначала всадил меч в ногу, а когда от этого чудище споткнулось, подставил копье, чтобы оно на него напоролось. Здорово! Жаль, конечно, что умираешь, но с другой стороны, ты не из нашей деревни, о тебе никто печалиться не станет, наоборот все будут довольны — платить не придется. Так я побежал?
— А ты уверен, что я победил именно ту нечисть, что утащила сторожа? — говорить Костику было тяжело. Каждое слово заставляло содрогаться грудную клетку, и это было очень больно, тем более, что адреналин уходил из крови, а вместе с этим отзывались острой болью все новые места. — А вдруг тут в лесу много их ходит, и мы убили не ту?
— Я об этом не подумал, — лицо Никиты сразу стало озабоченным, он сразу посмотрел на дерево, с которого слез, мысленно прикидывая, как полезет обратно, и сколько ему потребуется времени, чтобы оказаться в безопасности. — Сначала даже обрадовался, а теперь думаю, тебе умирать нельзя, а вдруг действительно нечисть была не одна? Я схожу, проверю, а ты лежи… пока не умирай.
— Постараюсь, — прошипел юноша, пробуя повернуться на бок, лучше бы он этого не делал, проснувшаяся боль, загуляла волнами по телу. — Но не обещаю…
Может, он и не соврал, а действительно умирает, ощущение по крайней мере было именно таким. Его вытошнило, и от этого ему стало еще противнее, во рту остался отвратительный вкус.
Глава шестая
Темнота качалась за закрытыми веками, но я не спал, а видел, как по улицам города неспешно идет процессия, приближаясь к закрытым воротам, ведущим на холмы.
Возглавляла ее высокая рыжеволосая женщина в темном плаще с надменной улыбкой на тонких губах, в полушаге от нее сзади шли два крепких высоких человека — вероятнее всего ее телохранители и слуги. Возможно, они и не были людьми, слишком большими и сильными казались, точнее ничего нельзя сказать, надвинутые на лица капюшоны, скрывали лица у всех. Эти люди очень не хотели, чтобы их узнали. Последним шел человек, который обещал меня найти, он замыкал процессию, часто оглядываясь назад и от его пронизывающего, как я убедился, даже камень взора трудно было что-то скрыть.
Телохранители вели под руки какого-то человека, который спотыкался на неровных камнях булыжной мостовой, вероятно потому что ничего не видел перед собой.
Луна уже вышла из-за туч, она была такой же огромной, как и вчера, и ее серебряный диск сиял так, что в его свете можно было шить в ее свете, метая мелкие стежки на дерюжке. Это любила делать моя молочная мама. Полнолуние было ее самым любимым временем, она садилась у раскрытого окна и шила, глядя то на ткань, то высоко вверх на испещренный оспинами лик светила.
А вот у этого несчастного глаза не могли ничего разглядеть от боли и ужаса рвущегося изнутри. Оттуда рвался и дикой едва слышный вой, мешавшийся со всхлипываниями — почему-то закричать в полную силу человек не мог, а только подвывать и рыдать, даже не пытаясь сопротивляться похитителям.
Он мог бы вырваться и убежать, если бы захотел. По крайней мере мне так казалось из темной темноты трактира, пахнущей дымом и готовящейся весь день снедью.
Но я не мог так далеко видеть и тем более слышать!
Такое со мной было впервые, никогда до этого так не сомневался в своем здравом уме, и никогда мне еще не было так страшно. Я твердо знал — вижу то, что происходит на самом деле, хоть это и невозможно.
Толстые метровой толщины стены сложенные из огромных валунов, которые невозможно выбить даже тараном, не пропускали света, в них не было ни единой щели, даже намека на нее, но я видел!
Лежал, дрожал от жуткого холода на твердой скамье и смотрел на то, что увидеть нельзя. Я замерзал, несмотря на то, что в трактире было даже жарко от горящего целый день очага, в котором готовилось мясо, туши зверей, убитых городскими охотниками в соседнем лесу. Тепло не могло выветриться, двери и окна были закрыты. Но мне было холодно, и холод шел изнутри, от сердца, которое словно превратилось в кусок твердого синеватого льда.