Королевская канарейка

Кокарева Анна

И я начала учиться ходить по мостику.

— Богиня, ты как медведь ступаешь, — Ланэйр участливо так морщился, — он тоже лапой на подозрительную ветку ступит и стоит, думает: насколько она его выдержит.

И выяснилось, что если ты не медведь, то думать не надо, а надо идти. Вроде езды на велосипеде — всё хорошо, пока движешься, стоять нельзя.

Я попробовала, и получилось.

Сначала боялась смотреть вниз, потом случайно глянула — и дальше уже восхищённо глазела, не забывая, правда, что останавливаться нельзя и двигаться нужно плавно и равномерно. Ланэйру я доверяла, и понимала, что он, идя следом, улететь вниз мне не даст, но и враскоряку всеми конечностями цепляться за мостик в присутствии

красавца-мужчины не хотелось, позору и без того в моей жизни хватало. Сделав над собой усилие, старалась ступать легко и не бояться.

Часа через два так и совсем привыкла, а тут как раз и дорога вниз ушла, и мы спустились к небольшой речке. Вода в ней была как тёмный мёд, и по берегам росли какие-то ярко-жёлтые, сияющие, как атлас, цветы. Берег был немного заболочен, ноги тонули во мху, он почавкивал, и я боялась, что обувь промокнет — но лёгкие эльфийские ичиги воду не пропускали, и мы чавкали себе. Насекомые нас не кусали — столько-то Ланэйр в магии понимал, чтоб разогнать их. Берег начал потихоньку подыматься, становиться каменистее, и приходилось уже скакать по камушкам, между которыми текла вода.

Дело шло к обеду, но есть пока не хотелось, только иногда нагибалась и пила воду и споласкивала разгорячённое лицо. И тихо радовалась, что есть не хочется, я ж не озаботилась хоть хлеба с собой взять, не зная, что мы надолго, а у Ланэйра мешка при себе нет, и я хорошо видела, что линии его одежды не испорчены торчащей из-за пазухи горбушкой. Стеснять его глупыми вопросами не хотелось — бог с ней, с едой, потерплю.

Но терпеть не пришлось.

— Богиня, видишь, речка течёт всё быстрее? Мы близки к скале с водопадами, но прямо тут пройти сложно, мы пойдём другим путём, — и с этим революционным лозунгом Ланэйр бодро двинулся к тёмному пятну на ставшем отвесным берегу.

Пятно оказалось полузаросшим входом в пещеры. Обшкрябываясь о камни узкого входа и стирая паутину с горящего от солнца лица, вздыхала, но молча шла дальше. Ход был извилист, и свет дня пропал через несколько поворотов, стало темно, как… черно совсем.

Остановилась, боясь упасть, но Ланэйр в темноте взял за руку и потянул за собой. Осторожно шла, иногда спотыкаясь и крепче ухватываясь, вдыхая влажный воздух, пахнущий грибной прелью.

Сколько мы шли в темноте, не знаю, как-то без солнца время понимать сложнее, и очень хорошо запомнилось, как в непроглядной тьме возникла красная точка. Мы шли навстречу, и огонёк становился всё больше, рос, и спустя какое-то время я с изумлением разглядывала… я не знаю, это было как детский поезд, сплетённый из веток. Веточная многоножка, увешанная корзинами, пустыми и полными каких-то катышков размером с кулак. Из веток торчало что-то вроде светящихся багровых угольков. Хотела потрогать, но было страшновато: это создание очень отдавало ужасами Лавкрафта.

Ланэйр же без тени сомнения нагрёб из полной корзины катышков. Заворачивая их в ткань и уловив мой интерес, тихонько сказал:

— Богиня, это сборщик пещерных грибов. Ты суп из них любишь, просто раньше не видела, как растут, да?

А. Это, значит, то, что я воспринимала трюфельками. Да, не видела. Но ещё меньше я видела, как их собирают. Опасливо спросила:

— Это тоже брауни?

В голосе господина посла слышался смех:

— Да. Если бы я был один, просто так он грибочки не отдал бы — диковат, а магии во мне мало. Но тебя он чувствует и послушен.

— А почему мы у него берём, а не сами собираем, раз ему жалко? — ветки в свете «угольев» сияли, как намасленные, и многоножка размером с паровозик внушала подспудные опасения, к тому же, хоть существо освещало более себя, чем окружающее, я поняла, что грибами пахло не просто так: стены пучились гроздьями катышков, ровно таких же, как и в корзинах, — ты же видишь в темноте?

— Да я-то вижу, но зрелый гриб от незрелого на вид не отличаю, а брауни

собирает только спелые. Или неспелые, если целители заказ сделали.

— А в чём разница, раз так сразу и не отличишь? — я заинтриговалась.

Ланэйр, казалось, слегка смутился и не очень охотно просветил:

— Из незрелых делают сильнейшее слабительное.

С ужасом подумала, куда я денусь, если случайно съем незрелый гриб. В его лофте поганом и сортира-то нормального нет. Прониклась и на всякий случай выяснила, уверен ли он, что эти грибочки не под целительский заказ собираются. Нет, нет — он уверен, корзины для пищевых продуктов.

Пещеры вывели к такой же малозаметной щели наружу, и вышли мы на крутой склон, поросший ёлками.

Спускалась очень осторожно, придерживаясь за кустики — и чуть не упала, выйдя на совсем уж отвесный край каньона.

Потому что на дне оного каньона росли натуральные сыроежки. Размером со столетнюю ель. И алые шляпки торчали над краем.

Слабым голосом поинтересовалась:

— У вас тут залежей урана не водится? — а сама думала, не надышалась ли в пещере чем.

Ланэйр, расспросив, что такое уран и радиация, в ответ благостно заверил, что у них тут такой дряни не водится, а просто земля эльфийская такая прекрасная, что всё на ней урождается. А теперь, раз я почтила Лориэн своим присутствием, так и ещё лучше будет. Уловил мою заминку и ещё раз заверил: да, благословение, несомненно, уже сошло на Лориэн, взять хоть и священные рощи, которые из семян выросли вдали от большого леса — в ту ночь, когда была инициирована роща, спасшая нас от орочьей погони, инициировались все остальные, а сам лес начал разрастаться. А до сего времени только меньше становился. Раньше-то ведь Лориэн и Фангорн переходили друг в друга безо всяких там степей между, и благословенное то время возвращается. Далее сын эльфийского народа благодушно заверил, что вот ужо всех орков и прочих отродий Тьмы в горах перекоцают, и наступит Золотой Век. И поклонился в мою сторону с проникновенностью, я ажно чувство вины испытала, как будто сама геноцид устроить собираюсь, а не эльфийские патриоты. Впрочем, самолично побывав в горах и поближе познакомившись с орками и отродьями, болела я за эльфийских патриотов, что уж там.

Тропинки вниз не было, а Ланэйр так легко и без сомнений запрыгал вниз по шляпкам, что и я, последовав за ним, выяснила, что тоже могу прыгать по грибочкам.

Чувствуя себя Алисой в стране чудес, шла между грибными стволами, задирая голову: пластинчатые шляпки закрывали небо, и реальность всё более напоминала помесь детского мультика с галюциногенным видением. Увидев муравейник, обрадовалась:

— Слава Эру, хоть муравьи здесь нормальные!

Ланэйр хмыкнул, и я заподозрила, что, кроме муравьёв, здесь и ещё что-нибудь может встретиться, но выяснить не успела: мне было предложено для развлечения потыкать в муравейник палочкой и потом её пооблизывать. Дескать, такой деликатесной муравьиной кислоты нигде более не сыщешь. Ну точно же, залежи урана где-то рядом…

Натыкавшись, не выдержала и жалобно спросила, весь ли это наш обед.

Ланэйр незамедлительно остановился, достал саламандру, и мы нажарили на костре трюфельков. Я была уже такая голодная, что даже мысль об их возможной незрелости не останавливала. А краюшка у Ланэйра нашлась, хоть и никак себя не афишировала. Всё-таки эльфийское портновское мастерство выше всяких похвал. В отличие от гораздо более сомнительных сухариков.

Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей — зато начало накрапывать. Мы к тому времени дошли до той самой речки, протекающей в центре каньона, и шли по берегу. Сыроежки теснились рядом, но к самой воде не подступали, и идти по намытой из песочка прибрежной косе было одно удовольствие, но, когда дождь пошёл пободрее, Ланэйр предложил обождать, и мы, сами как два муравья, спрятались под грибом.