Королевская канарейка
Шрифт:
— Владыка в разведку отправил, аранен хорош в этом, — голос Глоренлина был безмятежен.
Повернулся, снимая с крохотного костерка чашку:
— Выпей, и поедем, всё уже готово, я тебя до последнего не будил.
— Спасибо.
Приняла питьё, показавшееся ужасно вкусным: тягучее, золотистое, будто концентрированное солнце и лето, оно разом улучшило жизнь. От сухаря отказалась, есть вовсе не хотелось.
Показалось, что Глоренлин на квенья пробурчал что-то вроде: «Ну ещё бы, столько энергии ночью сожрать». Не поверила ушам, посмотрела на него внимательнее — глаза ясные, невинные. Подумалось, что это мне всё кажется, потому что виноватой
Однако было не так ужасно, как ожидалось, когда король со свитой въехали на полянку. Высокородные за снежными струями вновь казались призраками, Дикой Охотой, но даже снег не приглушал мягкий баритон:
— Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! — о, владыка заговорил стихами.
Узнала «Da’assan lath», «Стрелу любви», эльфийскую Песнь Песней.
Говорил он очень серьёзно, звучно, в глаза глядя — и я поняла, что глупо дёргаться, стесняясь, и что нужно вести себя с достоинством. Выпрямилась, спокойно взглянула в ответ и позволила подхватить и усадить на королевского оленя.
Он шептал на ухо:
— Я знаю, в присутствии моего сына воздух становится для тебя мягким и золотистым, и ты удивляешься меняющемуся миру, но удивляться нечему: строение человеческого глаза предполагает расширение зрачка при определённых переживаниях. Когда ты смотришь на него, твои глаза цвета зимнего неба становятся почти чёрными — зрачок расцветает, как у лесной кошки ночью… Послушай… я не могу сделать так, чтобы ты расцветала при виде меня, но волшебством сделаю ненастный день светлым и праздничным.
Щелчок пальцами — и время на секунду замерло, в глазах слегка зарябило, и тут же серый воздух поголубел. Шорох и посвистывание ледяной крупы сменились торжественной тишиной и медленно, действительно празднично падающими с пронзительно-лазурных небес снежинками.
Прижалась потеснее, буркнула:
— Крупа тоже была красивая, но такого прекрасного снега никогда не видела, — была польщена, что для меня, маленькой, такие космического масштаба фокусы проделывают.
Король тоже польщённо и как-то рассеянно выдал фразу на квенья — примерно поняла, что ему приспичило обругать лориэнских эльфов за недостаточное понимание красивостей зимы. Потом перешёл на синдарин:
— Я чувствую себя одуревшим от счастья молодожёном, valie, и день этот счастлив для меня. Украл, у всех украл, везу в свой дом… Побудь со мной в этом счастье, почувствуй его и своим, — он смеялся, дышал в волосы, прикусывал ушко, и я действительно всё так и чувствовала и была счастлива, аж распирало, а кавалькада неслась по заснеженному лесу, только деревья мелькали, и как-то у эльфов получалось двигаться через чащу так, что ни деревья, ни бурелом не мешали.
Несколько раз подъезжал аранен во главе разъезда, разведывающего путь — и по ласковой синеве его глаз и улыбке понимала, что… что жизнь хороша.
Где-то в середине дня, когда мы двигались вдоль речки, король задумчиво приостановился:
— Я почувствовал, a’maelamin, что ты устала… хочешь, мы
Алчно задумалась о тепле, жарких перинах, жареных свиных окороках и чудесах подгорного королевства — и покивала, соглашаясь.
Король тихо свистнул, указал рукой — и кавалькада двинулась по льду на другую сторону речки.
129. Чудеса подгорного королевства
все размышления о вечном
обьединилися в одно
когда я глянул в женской бани
окно
— А кто сейчас король в Эреборе? — я дальше Торина Дубощита ничего не помнила, и стало любопытно.
— В Эреборе — Торин Третий, Каменный Шлем, — владыка был слегка рассеян, покровительственные нотки стали, я бы сказала, основными.
Небось после вчерашнего «В ногах валяться не буду» добирал, стабилизируясь.
Постаралась задавить тихие ехидные мыслишки, но не очень удалось, судя по тому, что во владычном голосе добавилось сухой насмешки:
— Но королевство Эребор, сиречь Одинокая гора, в другой стороне, дальше, чем мой замок. Если бы ты, vanimle sila tiri, сияющая красой, — тут он выдержал маленькую паузу, в которую, видимо, предполагалось додумать, что, кроме красы, неплохо бы и чем-нибудь ещё сиять, — так вот, если бы ты обратила свой лучезарный взгляд на географическую карту, а не опрокидывала шкафы в библиотеке совместно с араненом, то, вне всякого сомнения, разглядела бы там Эмин Дуир, Тёмные горы, они опоясывают мои леса с юго-востока. Ныне царствующий Фрар Железноголов сел на трон не без моей помощи, и отношения у нас хорошие — он будет рад нам.
— А почему Железноголов? — спрашивая, ожидала истории про крепость черепа, но нет:
— Упрямый, хуже деда своего, Даина Железностопа… — владыка поразмыслил, и с твёрдостью закончил, — впрочем, тот тоже был свинья свиньёй.
Спустя небольшое время мы выехали на вымощенную камнем дорогу. Владыка любезно сообщил, что это знаменитый гномий тракт Мен-ин-Наугрим, очень древний, проходящий от реки Быстротечной через всю Арду — до моря.
Древностью от тракта прям-таки несло — но не старостью. Камни были тёсаные, гладкие, без щербин и выветренностей — но как будто… седые, что ли. Чувствовалось, что каждый камень на своё место положен неспроста. Всё-таки страшный народ гномы. Мастера запредельного таланта и выучки.
Уже вечерело, когда с тракта свернули. Причём у меня возникло ощущение, что сворачиваем с жалкой тропиночки на магистраль: серый камень тракта сменился полированными плитами из розового гранита, и дорога стала шире в два раза. Пялилась, думая, что в иных дворцах таких стен не бывает, а гнумы себе дорогу вымостили.
— Что ты хочешь, valie, это парадный вход… поверь, незаметных крысьих ходов у них хватает, но тут надо было себя показать.
Я всё ждала, когда ж горы-то начнутся, но пока были только поросшие густым еловым лесом холмы, и удивительно показалось, когда, выехав из-за очередного холма, увидела совсем близко уходящую в небо гору, розовеющую то ли саму по себе, то ли от закатного солнца.