Королевская канарейка
Шрифт:
Не ждала приветливости от очень холодной и очень опасной на вид феи. Сейчас она напоминает, как владыка Элронд в своё время, председателя колхоза, осчастливленного нежданной дотацией.
Огромный зал, залитый золотистым светом, всюду золото; колонны, увитые чёрными розами(вот почему ими пахнет!), древние туманные зеркала, в которых отражается блестящая, в роскошных нарядах толпа выскородных — и я, не в грязноватой лесной одежде, а в белом платье из тончайшего кружева, которому, я это понимаю, нет цены — и рядом королева Маб, в чёрном, с чёрными волосами.
— Я показала бы тебе, прекрасная, всё великолепие
— Богиня человек, ей не стоит смотреть на всё великолепие холмов, — и дальше, беря её под руку, он заворачивает такие комплименты, что она улыбается польщённо — и сосредотачивает внимание на нём и на принце, взявшем её под руку с другой стороны.
Со мной остаётся Глоренлин. Он меня под руку не берёт, просто идёт чуть сзади. Блестящая процессия следует по анфиладе сказочно прекрасных залов. Вдалеке виднеются открытые двери, и, похоже, столы с едой. Мда, поесть неплохо бы.
— Богиня, тебе нельзя тут есть почти ничего, воздержись, прошу. Мы тут ненадолго, я думаю. Тосты, танцы, а потом нас проводят обратно. В мире вне холмов за это время пройдёт несколько дней, и, тебе возможно, будет не очень хорошо, но есть волшебную еду не стоит, она неполезна для тех, кто не собирается тут оставаться, — и на роскошные столы, ломящиеся от цветов, плодов и изысканных яств я смотрю, как не позавтракавший посетитель Эрмитажа на голландские натюрморты — сглатывая голодную слюну.
Королева поднимает несколько тостов — и феи начинают танцы в честь гостей, уменьшившись вновь до размеров бабочек и обзаведясь крыльями, и смеющиеся, осыпающие всё золотой пылью хороводы свиваются в воздухе.
Впрочем, Горенлин голодную слюну унимает успешно, рассказывая, что чем является на самом деле:
— Вот, этих угрей видишь? Ты же любишь рыбку, богиня? — и, не дожидаясь кивка: — А на самом деле это ужиные шкурки, фаршированные репьями. Да ты постой, я и покажу сейчас.
Зажигает какую-то вонючую былинку, окуривает ею одно из своих колец и предлагает взглянуть сквозь него:
— Ты увидишь мир фей глазами сидхе, и это будет ближе к их истинному облику.
Смотрю и охаю: мрачная пещера, синеватый мертвенный свет, ошмётки страшенной паутины по углам — но тоже по-своему красиво. Танцующая бабочка приближается, и я вижу безгубое лицо с пастью, полной кривых клыков. И глаза — невозможно прекрасные очи, чёрные, как провал в ад (как-то там медвед в своём провале, не провалился ли совсем?)
Кажется, последнее я говорю вслух, потому что Маб, сидящая неподалёку и вроде бы занятая королём и принцем очень плотно, поворачивается ко мне и, смеясь, рассказывает, что глупый Беорнинг уже полночи копает один из холмов. Чувствует, что мы здесь, но медвежьего умишки не хватает на то, чтобы понять, что без воли королевы Маб сюда никто не войдёт и никто отсюда не выйдет. В этом месте как-то жестковато взглядывает на «царственного брата», но взгляд пропадает втуне совершенно, даже я это понимаю. Вспомнила крохотных бабочкообразных сидхе, поздравлявших Трандуила в день, когда он праздновал то, что стал консортом — да, тогда они были скромнее… Трандуил и бровью не ведёт. Видно, может что-то противопоставить. Королева
— Поешь, дитя. Это молоко и этот хлеб пожертвованы старой Хейсой, женщиной из ближайшей деревни. Ни она, ни её мать, ни её бабка и прабабка — никто из них разу не забывал оставить на ночь блюдце с молоком и кусок хлеба для фей… и поэтому, когда три пришлых охотника этим летом пошли следом за её внучкой, они забрели в Волшебные холмы и их черепа украсили своды пиршественного зала. Посмотри через колечко, которое так любезно тебе подставляет колдун, полюбуйся…
Снова гляжу сквозь кольцо и вижу, что да, своды выложены человеческими черепами, а королева Маб улыбается мне челюстями, как у некроморфа. И остаётся всё такой же нечеловечески прекрасной. Трандуил-то, кстати, тоже, того… через колечко половина лица как будто из сырого мяса состоит, и глаз белый… с сочувствием вздыхаю, думая, как это владыку угораздило, и совершенно искренне говорю:
— Очень красиво. Я поражена красотой холмов и благодарна за гостеприимство, — охотничков мне не жаль, и я хорошо понимаю, что им подобных хватит не только пиршественный зал выложить, и вот об этом как раз жалею.
— Но не с каждым человеком холмы суровы, поэты и музыканты зачастую остаются у нас навсегда и ни о чём не жалеют… Ты всегда, всегда желанная гостья здесь, — королева снова мурлыкает кошкой. По-моему, ей очень хочется оставить меня тут, но «царственный брат» препятствие неодолимое.
Но она и правда, как кошка — знает, что нельзя, и всё равно пробует:
— Прекрасная, эти яблоки Дэркето, лучших нигде не сыщешь, они понравятся тебе…
Глоренлин шипит:
— Не вздумай! Только человеческая еда, молоко и хлеб, больше ничего тут, или вытащить тебя будет очень трудно!
Но я, посмотрев на столы через кольцо, и от молока-то отказываюсь.
Аппетит пропадает, зато разговор королевских особ приобретает интерес:
— Моя царственная сестра правильно понимает, я бы хотел, чтобы преследующий нас оборотень попал, куда стремится, но не остался здесь черепом или игрушкой Вашего Величества, — король снова льстиво кланяется, и голос его как шёлк, как мёд, бархатные интонации заставляют мурашки бежать по телу, но смысл речей не то чтобы медовый: — Пусть он останется жив и не слишком пострадает разумом… так, чтобы смог отойти. Нам нужно десять дней, потом можно выпускать.
Ага, выпускайте, как говорится, кракена…
И на том наш визит завершается, королева со свитой провожает нас к выходу, который теперь выглядит, как тёмная лестница наверх, к свету. У подножия лестницы и лошадки с оленями стоят, спокойно так. Заворожили их небось.
Король и королева прощаются многословно, велеречиво, и излучают взаимную симпатию и чисто эльфийское сияние.
Мне королева говорит:
— Дитя, этот кулон… не дари его никому, это только тебе. Это проход в холмы — достаточно пожелать, и он приведёт тебя в моё царство. Но сначала нужно выйти из эльфийской пущи, там моя сила не действует… к сожалению, — и, переведя взгляд на Глоренлина, так и пасущегося за моим плечом: — У моего брата великолепные шаманы, очень бдительные и чуткие… Возможно, я когда-нибудь смогу отплатить за то неусыпное внимание, с которым ты, сид, охранял Цветочную королеву от очарования холмов, — она медоточиво улыбается и говорит это по-доброму, но мороз продирает по коже от обещания, скрытого в её речах.