Королевская канарейка
Шрифт:
Я всё никак не могла проморгаться после полутёмного коридора и видела лишь тёмную приближающуюся гору. Только уши врастопырку просвечивались солнцем. Они и правда были острыми, как у эльфов, и щетина по их краям сияла нимбом.
Такое ощущение, что под весом матёрого секача камень проминался, и весил кабан, должно быть, полтонны.
Они с Фраром уставились друг на друга маленькими красными глазками и даже захрюкали одинаково.
— Узбаддум, мой лучший кабан!
Это было похоже на церемонию представления, и я старательно прятала улыбку, глядя, как Трандуил церемонно склоняет голову и смотрит
Кабан, меж тем, хорошенечко, но безо всякой ласкательности и тем более восхищения рассмотрев нас, решил, что интереса мы не представляем (я выдохнула, потому что никакого забора между нами не было), а вот в сторону хозяина доверчиво распахнул хлебало, полное клыков.
Кхим протянул Фрару узорный кованый совок, полный желудей. По моим прикидкам, килограмма два. Фрар принял, подозрительно рассмотрел и кинул один жёлудь себе в рот. Похрустел оценивающе и объявил:
— Спелые, отборные! — и, радостно повернувшись к Трандуилу: — Когда жёлудь спелый, ему любая свинья радуется! — и тут же в приветливо распахнутую кабанью пасть потекла медная желудёвая река.
Ошмётки желудей и слюни летели в разные стороны, Фрар восторженно расписывал кабаньи стати и подвиги («Клянусь бородой, он сбивает с ног каменного тролля! Когда я на нём, мой молот направляют предки!»), эльфы с глубоким уважением внимали.
Следующий совок был с репами — их хозяин скармливал по одной. Мне тоже было предложено покормить и погладить чудесное животное.
Репу кабанище взял осторожно, предварительно обнюхав её и меня длиннющим подвижным пятачком. До кабаньей холки, которую чесал гном, я еле дотягивалась, и почесала щетинистый засаленный бок. Ощущения были почти как от контакта с драконом: хтоническое чудовище.
— И пахнет-то, пахнет-то как! Мёдом, да мехом, да пухом! — Фрар счастливо улыбался, умильно щурясь.
Осторожно, с недоверием потянула носом: мёдом пахло разве что сено, а кабан пах, на мой взгляд, могилкой. И из глаз у него смотрела смерть.
Говорить это вслух не стала, похвалила, но свинарник покинула с облегчением. Этот кабан и меня бы сожрал, как репу, только попадись ему во благовремение.
132. Сапфиры Манвэ
гордыня алчность похоть зависть
чревоугодье гнев и лень
достоинства или пороки
никак запомнить не могу
Обратный путь по узкой тропе, вниз, в туман, показался мне коротким — помню, что Фрар с владыкой шли впереди и увлечённо обсуждали аспекты боевого свиноводства, а аранен шёл рядом — и всё, что он говорил мягким своим голосом, звучало как «я люблю тебя». Ощущала приступы чистого счастья, аж голова кружилась, вечно хотелось идти вдоль этой скальной стенки, а он чтобы смотрел и говорил.
Однако как только спустились, владыка с улыбочкой поманил — и, когда подошла, взял под руку. Аранену тут же дал поручений всяких и выпроводил.
Нас же Фрар в сокровищницу поволок. Как будто мало вчера показалось.
Долго спускались на низко гудящей платформе, и мимо проплывали норы да отнорки, видные в голубоватом сиянии росшей на стенах плесени.
Видно,
Спуск перемежался небольшими ровными площадками, на которых стояли до зубов вооружённые, закованные в броню воины. И вот сейчас гномы не казались маленькими. Чувствовалась чудовищная сила профессиональных молотобойцев и темперамент потенциальных берсерков. Смотрела с опаской и уважением.
Начала было с ужасом думать, как же обратно взберусь, да долго ли спускаться будем — и тут мы пришли. По двери сразу было видно, что в сокровищницу, я только одного не поняла — ход-то узкий был, по которому мы спускались, зачем же дверь такая огромная? Ростов в шесть человеческих, и ширины соответствующей, гладкая абсолютно, но со всякими надписями, выкованными из мифрила и инкрустированными в красновато-коричневый камень.
Как она отпиралась, непонятно — просто створки сами медленно начали раздвигаться. И за ними сразу, прямо от входа начиная, были навалены кучи золота, хрестоматийные такие. У Гимли золотишко хоть в сундуки сложено было…
Но через этот зал мы проследовали, не останавливаясь, к противоположной стене. Фрар только кучи факелом подсвечивал да иногда останавливался, любовался и золото ручейками сквозь пальцы пропускал. И хвастался не переставая — что монеты здесь всех царств, что богат его народ и счастлив. Трандуил, по-моему, смотрел, скорее, с сочувствием и в какой-то момент мягко сказал:
— Друг мой, не лучше ли пускать золото в оборот? Я бы мог способствовать… Оно приносит доход, а если лежит без дела в одном месте, то от него опасность — драконы чувствуют такие места и могут, не дай Эру, пожелать завладеть богатствами…
Фрар только отмахнулся. Трандуил только вздохнул. И всё.
Вот замечала, что эльфы, давая добрые советы, абсолютно ненастойчивы. Скажут раз, а дальше с любопытством исследователя смотрят, как ты, не вняв, в лужу садишься. Зато, как до своих интересов дело доходит, так они и гнома упрямством упарят. Уж такой народ.
За дверью в конце зала снова была охрана и ещё одна лестница вниз. Осторожненько спросила Фрара, почему лифта нет. Тот, польщённо раздувшись (похоже, польстил сам факт обращения, я в присутствии двух королей вела себя баклажаном и слова лишнего не говорила), со всей откровенностью ответил, что так обокрасть труднее.
И мы продолжили спуск.
Сволочное хранилище опускалось в толщу горы на семнадцать этажей, и на каждом Фрар задерживался всё дольше — чем ниже, тем бесценнее было содержимое; банальные кучи золота и сундуки с камнями сменились подсвеченными как будто адским пламенем выдающимися самородками да драгоценными желваками — и не все были найдены в горе, что-то было куплено или трофеем досталось. О чём рассказывалось со всем простодушием, и во вдохновенный рассказ об уникальных драгоценностях вплеталась нота боевого свиноводства. Фрар скакал, размахивая факелом, как топором, и по тёмным неподсвеченным углам мрачной пещеры вспыхивал и дрожал отсвет пожаров войны. Слышался лязг боевых кирок и мотыг, хрипы умирающих, грохот барабанов — кровавый мираж потрясал сокровищницу. На следующий этаж я спускалась под впечатлением, а там оно сменилось совершено другим.