Королевская канарейка
Шрифт:
Фу ты, пакость какая!
— И что ж мы ими ни разу не занимались?
— Ну, я знаю, что ты к ним равнодушна, и они тебе скорее не нравятся. Я тоже равнодушен. Но может быть, сейчас тебе будет интереснее? Я умею)
Он со смехом неприлично поводил языком по губам, совершенно смутив меня. Заметив, что смутить удалось, очарованно прикусил нижнюю губу, и я постаралась не думать о том, на что способен его широкий шершавый язык. Никогда не хотела этого, но тут вдруг ощутила интерес. Правда, недостаточно сильный, чтобы пожелать его реализовать.
Пожалуй, пора откланиваться. Тем
— А где находится гауптвахта? И можно ли туда сходить завтра?
— Зачем? В плечо аранену порыдать? Или заняться неназываемым через решётку?
Ух, медовуха — это вещь! Ишь, как прёт владыку-то!
— Ну, прёт… мог я попытаться залить своё горе?
— Но ведь горя нет?
— Ну так теперь прёт от радости. На гауптвахту не ходи, посиди тоже под арестом. В следующий раз подумаешь, стоит ли так активно наслаждаться жизнью, подвергая её при этом риску.
Три дня я провела в библиотеке, добравшись наконец и до труда Тенолы Умбарского «О женщинах, существах суть бесполезных и злокозненных». Ну что могу сказать: читала я как-то сборник средневековых новелл с саркастичным названием «Пятнадцать радостей брака». Было похоже. Стоны о несчастных мужьях, обманутых и обобранных. О негодяйках жёнах, имеющих наглость не желать мужа, что подавалось, как вещь очень безнравственная. Помню, смеялась новелле, в которой девушка, выданная за пожилого зануду, не хотела исполнять супружеские обязанности и не скрывала, что не хочет. Когда муж возмущённо спрашивал, почему она тогда пошла замуж, а не в монастырь, она отвечала, что была невинна и о плотской стороне жизни ничего не знала, и просто выполняла родительскую волю. А то бы, конечно, подалась в монахини. Муж радовался, что жена хотя бы высоконравственна, ага. При этом она имела любовника и с ним всего хотела. Очень автора уедала эта ситуация, он прям пыхал возмущением. С удовольствием читала, советую)
Через три дня, вернувшись ночью от принца (ну не могу спать на травке, не высыпаюсь), легла в постель и только улежалась, как с террасы вошёл владыка.
— Я знаю, что сегодня не моя очередь, но мне хочется… Не отказывай, Блодьювидд, — хрипло попросил он, смутив своей просьбой.
Мне казалось неудобным сразу так, безо всякой паузы лечь с одним после другого, но я хотела его. Только подумала об этом, и он уже ставил на четвереньки, пристраиваясь сзади:
— Ты такая горячая внутри, так готова ко мне, как хорошо, что можно сразу, — то, что он говорил, ужасало, но вчуже — голова кружилась и было так хорошо, что невозможно было задуматься о какой-то там морали.
Дальше он уже просто приходил, когда хотел, и брал, как хотел, не спрашивая, просто шепча в ушко нежности, и их запахи мешались на моей коже. Чувство вины возникало приступами, тут же захлёстываемое возбуждением.
Между ними наступил мир, и было видно, что оба рады этому. Тут я, как говорила одна набожная особа, двумя руками от облегчения крестилась: меньше всего хотелось быть причиной раздора между отцом и сыном, да ещё при том, что оба были мне дороги… впрочем, делить ложе и с тем, и с другим — такое же кощунство, как креститься обеими руками верующему.
Но, как заметил владыка, что вышло, то вышло.
46. Об эльфийских аристократах
«Не торговал мой дед
А. С. Пушкин
В грязном падении человеку остаётся только одно: не оглядываясь, падать. Важно только делать это энергично и с интересом. © Хармс
Не то чтобы я считаю грязным падением мои обстоятельства. Тут ещё надо подумать: простая крестьянка и эльфийские короли. Кто куда упал, а кто вознёсся) Читала как-то, что таиландцы фрукты не воспринимают развлечением, как мы, люди севера, а видят полноценными продуктами. Об этом писала одна путешественница, которую в Тае знающий человек накормил только фруктами; вместе, в нужном сочетании и последовательности, это, оказывается, нажористый обед. А не десертик с возможным последующим поносом. Просто нужно знать, как употреблять.
Это я к тому, что… гм… (медленно краснея), Трандуил, употребляемый, прости господи, непосредственно после Леголаса, чувствовался иначе, и личная жизнь заиграла новыми красками и совершенно нежданными, невозможными ощущениями. Которыми я была очарована, и жила ими, и думала о них, при этом чувствуя себя, как знаменитый голубой воришка Александр Яковлевич в «Двенадцати стульях»: «…щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза». Стесняться — стеснялась, но ни от чего не отказывалась. Заподозрив, что король начал специально подгадывать визиты к моему возвращению из спальни принца, спросила его и услышала высокомерный ответ:
— Богиня, уж не думаешь ли ты, что я раньше с кем-то делился?
Понятно, то есть и для него ощущения новые и увлекательные. Нравится, что женщина уже разгорячена и готова, и не нужно тратить время на прелюдии. Я и до того замечала, что ему больше всего заходит непосредственно акт, а всё остальное он ощущает финтифлюшками. В его исполнении я тоже так ощущаю. А тут, в кои веки, появилась возможность сразу со вкусного начинать, и владыка не теряется. Но как ужасно это осмысливается и озвучивается! То есть не озвучивается, конечно, но я же думаю, что вот, сын начинает, а папенька доёбывает, и от этого уже чувствую, как уши краснеют.
Но хорошо!
В одну из ночей, когда король уже сделал, что хотел и обнимал, шепча на ухо всякое, и я почти заснула, в комнату вошёл принц и насторожённо замер, глядя на нас:
— Отец?
Я тоже замерла, не зная, что будет. Трандуил, приподнявшись, кивнул, с досадой, но без агрессии:
— Аранен.
И тут же исчез, оставив меня испытывать неловкость перед Леголасом. Которого я покинула, как всегда, сладко заснувшим; но вот сегодня он проснулся и решил, что ему одиноко. Напряжённо ждала, не оскорбится ли он и не уйдёт ли, и с облегчением вздохнула, поняв, что он не сердится, когда принц разделся, лёг рядом и обнял.
Спала я теперь больше днём, и к завтраку вставала нечасто.
Вот и сегодня пришла есть, когда проснулась, и странно ощущала себя в пустой, залитой светом трапезной, глядя, как лепестки опадают с розовых плетей, увивающих колонны и капители. Пустынное место — королевский дворец. Как я понимаю, остались в нём только те, без кого не обойтись Трандуилу в ближайшее время, и в ком он хоть как-то уверен. Не увижу я эльфийского двора во всём блеске и великолепии — король эгоистичен, себялюбив и предпочитает пожить поскромнее какое-то, совсем недолгое для него время, но не рисковать. Хотя, казалось бы, чем он рискует? Не представляю, чтобы мне мог понравиться кто-то ещё.