Королевский крест
Шрифт:
Тройка, четверка, пятерка, шестерка и семерка червей. Зелински, увидев такое везение, только крякнул. А вот Чех в лице не изменился, словно знал, что откроет Федор Федорович.
— Сильно, — одобрил Крылов.
— А ты думал! — Копытов приободрился. — А у вас что?
Цвания и Никита открыли карты одновременно, глядя в глаза друг друга, и только по реакции окружающих поняли, кто победил. Шесть, семь, восемь, девять и десять пик у Давида. Семь, восемь, девять, десять и валет бубен у Крылова.
— Эта… — прошептал Федор Федорович.
— Типа… — эхом отозвался Контейнер.
Копытов поднес дрожащую руку к груди, оторвал пуговицу, вытащил какой-то медальон.
— Не может быть, мля! Не может быть!!
Но на них никто не смотрел.
Смотрели на Цвания. Никита смотрел, Ахметов, Сватов, Зелински — все. И лишь окаменевший Чех не сводил глаз с открытых Крыловым карт, точнее — с замкнувшего комбинацию бубнового валета.
Глава 4
Москва, 1763 год
Сен-Жермен проснулся оттого, что страшно зачесалась шея. Безумно зачесалась. Как будто блохи устроили под подбородком шумную свадьбу и многочисленные гости одновременно пустились в пляс. Их маленькие лапки вызвали нестерпимый зуд, заставили с силой скрести по коже пальцами, ворочаться с боку на бок и в конце концов открыть глаза.
«Что за глупый сон? Какие блохи?»
Сквозь маленькое, заиндевевшее окошко с трудом пробивался солнечный свет. «Ясно, значит, морозно, — пришла в голову русская примета. — Холодно. Проклятая Московия, опять холодно!» Граф откинул в сторону соболью шубу, всей грудью вдохнул прохладный воздух комнаты, потянулся… но зуд напомнил о себе, и Сен-Жермен поднес руку к шее. И замер, почувствовав растущие на ней густые волосы. Растущие на ЕГО шее густые волосы. НА ЕГО ШЕЕ РОСЛА БОРОДА! Откуда?! Граф осторожно прикоснулся к подбородку — и здесь борода. На верхней губе — усы. Он рывком сел на кровати, оглянулся, пытаясь найти зеркало, но понял, что скудное убранство комнаты не позволяет рассчитывать на подобную роскошь. Кровать, сундук, поверх которого грудой навалена одежда. На грубом столе несколько книг, грязная посуда, огарок свечи в медном подсвечнике.
«Я в тюрьме?»
Граф неуверенно улыбнулся, вновь пощупал бороду — нет, не снится. Поскреб подбородок — проклятый зуд донимал все сильнее, а добраться до кожи сквозь густой волос оказалось весьма непросто. Обратил внимание на руку, точнее, на изгрызенные, обломанные ногти — НИКОГДА раньше они не выглядели столь отвратительно. Затем взгляд переместился на грязный рукав. Сен-Жермен скептически оглядел то, что некогда было чудной, тончайшего голландского полотна сорочкой, с омерзением стянул с себя сероватое рубище, скомкал и швырнул в дальний угол. И почувствовал, что стал значительно чище.
«Что происходит, черт побери? Борода, неухоженное тело, грязная одежда…» Он попытался вспомнить последовательность событий.
«Ревель, постоялый двор, стук в дверь, Петр Нечаев: „Граф, нам пора“. Я откладываю книгу, поднимаюсь с кресла, чувствую некоторое волнение, в дверях сталкиваюсь с мужчиной в дорогом платье. Он кажется знакомым, легкое удивление: „Где мы встречались?“ Мужчина улыбается, молча кланяется. Это я. Мои манеры, мои жесты, моя улыбка. Он поедет в Европу, но некоторое время будет избегать столиц и общества…»
Таким было начало второго путешествия Сен-Жермена в Россию. Куда более странного, чем первое. И куда более интригующего. Той же ночью Нечаев доставил графа в Тверь. Все произошло буднично, почти незаметно. В какой-то момент Петр припустил во весь опор, вынудив Сен-Жермена последовать своему примеру. Граф хотел было крикнуть, что скорость неподходящая для ночной дороги, но передумал: русские славятся безрассудностью, не зря же они по очереди разнесли и шведов и пруссаков. Некоторое время всадники мчались сквозь тьму, затем лошади всхрапнули, сбились с ритма, Сен-Жермен почувствовал, что теряет вес, взлетает… Они проскакали еще немного, Нечаев осадил коня и махнул рукой:
— Семь верст до Твери, граф. Будем в городе перед рассветом.
Сен-Жермен с сожалением улыбнулся: Петр начинал ему нравиться, печально, что молодой человек сходит с ума. Какая Тверь в ночи пути от Ревеля? Но, проскакав семь верст, граф заволновался за свой рассудок, ибо, как и предсказал Нечаев, перед путниками показалась Тверь…
А потом была Москва, до которой они добрались, переодевшись немцами. И Сухарева башня. И встреча с Павлом Гуляевым. И его слова: «Граф, уверен, вам будет интересно почитать книгу из моей библиотеки…»
Черную Книгу.
«Вот тогда-то все и началось, — понял Сен-Жермен. Догадался, потому что с того момента, как пальцы его прикоснулись к черному кожаному переплету, воспоминания стали путаться. — Я читал всю ночь, а потом весь день… Нет, в ту ночь мы пили и разговаривали. Я открыл книгу на следующий день, ближе к вечеру. И стал читать…»
Первое время граф еще следил за собой, беседовал с Гуляевым — память сохранила обрывки разговоров, а затем Книга поглотила его без остатка. Перестало хватать времени на сон, на еду, на то, чтобы помыться и побриться. Мир перестал существовать. Миром стала Черная Книга, сокровищница великих знаний, могущественный артефакт, вобравший в себя мудрость тысячелетий. Слово за словом, страница за страницей, формулы и заклинания, предостережения и опыты: позабыв обо всем, Сен-Жермен жадно впитывал информацию. Он нашел то, к чему стремился всю жизнь.
«Сколько времени я провел здесь?»
Граф поднялся с кровати, подошел к столу, покопавшись в книгах, обнаружил дневник: последняя запись датировалась двадцатым декабря. Он сделал ее перед тем, как взяться за Черную Книгу. Но какое число сейчас?
Сен-Жермен приоткрыл дверь — не заперто, значит, не тюрьма, выглянул в полутемный коридор, прислушался — тишина.
— Эй, кто-нибудь! — Подождал. — Эй!
— Граф?
Голос долетел откуда-то снизу.
— Да!
Послышались торопливые шаги, и меньше чем через минуту перед графом вырос вихрастый паренек лет восемнадцати, узкоплечий и конопатый. Точно! Этот мальчишка прислуживал за столом во время ужина с Гуляевым. Как же его звать?
— Федькой меня кличут, — поведал слуга, почувствовав затруднение гостя. — Хозяин сейчас прийти не может. Занят. Завтракать желаете?